class="v">    волшебству в раковине кого разбудили – и

    одна лежала лицом вниз рядом со стопкой

    газет кровоточила

двенадцать остались на столе пресыщенные

    словно распустившись что станется

    с грядущими потрясениями почки времени

    подкидная доска стать чем-то словно в большом

    расцвете

я вспоминаю песню одного негра которая

    сдирала всю кожу словно ненависть с

    нашего тела, вспоминаю голос в золотой

    ржавчине безумный насос где вода была

    мягкой как дети и нож воздуха твёрд как

    солнце

вспоминаю что день начался, этот день, когда

    вчерашнее платье заперто в шкафу,

    телефонная книга завалилась под кровать

    а карта этого миллионного города не

    нужна чтобы снова и снова тщетно

    пытаться наладить связь

этот день, который держит беспокойную ночь

    в своих руках как сморщенную ягоду,

    скомканный диск телефона, ты мне не

    нужен больше, эти ноль ноль пять пять

    только чтобы услышать какой-то голос а

    какой голос, время, без иллюзий

    по-проповеднически 1.45.16 «бип» опять

    и опять 2–3–4 какой-то «бип» и сон

этот день зажги факел и протяни его ему

    который скован растопи его страх который

    мой с доверием, подбрось хлеб высоко

    вверх, пусть он летит вокруг Земли и

    падает как манна на чужих, крылатый хлеб

    (сломанные крылья) здесь – не ты ли это да

    кричи и насыть нас своим доверием

о видение зёрен, дай им зёрен хлеба хлеба, о

    грядущие потрясения удались

    пресыщенный хлебом хлебом, обдери с

    нас слой за слоем мех, безумные

    украшения и книги, я о бумаге, это

    сплошное производство бумаги, этот

    бесформенный уродливый ребёнок

    который кричит всё больше и больше

    своими массами столетий – обдери с нас

    слой за слоем странствия сознания всё

    дальше и дальше но всё более узкими

    кругами – обдери с этих стихов всё —

    провей их, размели их, мука́, хлеб, доверие

эти стихи – почему я не остановлюсь, ты

    стоишь рядом со мной умоляющая улыбка,

    не понимаю во всем этом ни бе ни ме – мои

    стихи которых никогда не увидишь бе ме —

    о европейские времена «бип-бип», пока

    поёт негр, улыбки улыбки улыбки

Эти стихи этот день ты останавливаешь

    стихи, останавливаешь день, эти стихи

    придвигаются поближе, чаячьи крылья, да

    это здесь, с кем я говорю – восстал ли ты

    уже из пепла мой любимый, я ведь уже

    сварила кофе

эти слова что мы произносим, осторожно, ещё

    немного золотой ржавчины которая не

    теряет ценность, ещё длинные стебли в

    воде где сосёт под ложечкой, отверстие,

    никогда не закроется доверие

так приходишь ли ты и прихожу ли я, спиной

    к похмелью всего минувшего, стучат в

    теле уродливые сердца, заполняют

    грудную клетку, живот, шишку на спине,

    как слишком далеко идущие последствия —

    перемели́ это, сердце! наслаждайся

    дымящимся хлебом, в течение дня, пока

    двенадцать астр и грядущее удивления

встреча всегда сначала

III

Я не знаю, что это. Я не могу тебе сказать, что

    это. У меня нет ясного представления; так

    же, как и со словами, и уже неясно, что они

    такое.

Внутри мира. Единожды потерявшись в траве

    и всегда счастливо ползая. На одну секунду

    потеряв связь со злобой и всегда с

    мыслью о какой-то грядущей секундочке.

Просто полюби деревья. Они распускаются,

    складываются, закрываются, стоят

    приоткрытые. У них древесная жизнь, в

    среднем более длинная. Деревья ещё и

    красивы.

Просто полюби море и небо и землю.

    Текущее, возвышающее, несущее.

    Долгоживущее и всё то, что движется

    вместе, внутри, снаружи; уже неясно, что

    это.

Но это внутри мира. Мы поднялись где-то

    и зашагали. Мы прижимаемся к дереву,

    чтобы вспомнить траву. Мы прижимаемся

    друг к другу, чтобы вспомнить дерево.

Шаг за шагом идём всё дальше, пытаемся

    вспомнить тело, прижимаемся к ветру и

    пространству и пытаемся увидеть, что они

    такое.

Но это уже неясно. Мы внутри мира. Трава,

    дерево, тело. Море, небо, земля – просто

    полюби всё это. Ничего не произошло. Но

    есть молчание. Есть ложь. Я не могу тебе

    сказать, что это.

Время, вежливо крадучись, обступает. Улицы

    расцветают. Дома машут ветвями, как

    пальмы. Чайки кружат вокруг

    праздничного флагштока. Все в неистовом

    излиянии, как цветные платья на

    туристской лодке. У меня нет

    никакого ясного понятия. Но я отважно

    говорю здравствуй и прощай или возлагаю венки.

Любимый – ибо есть такое слово – ложь есть.

    Есть запертая дверь. Я её вижу. Она серая.

    У неё чёрная ручка, которую можно

    пожать: привет или прощай. У неё чёрная

    окоченелая ручка, которая сейчас

    совершенно спокойна. Дверь не ложь. Я

    сижу, уставившись на неё. И это не ложь.

    Я не могу тебе сказать, что это.

IV

Как мы раньше прикасались друг к другу,

    так теперь мы прикасались к смерти

как каждый со своей стороны двери когда мы

    её тянули каждый к себе так мы держались

    за смерть

держались друг за друга до последнего,

    закрыто, запрет на доставку боли

пока дверь не ослабила свою хватку, снова

    была открыта и мы вышли наружу

Я боюсь этой лжи которая есть

    последовательность слова за словом, чьё

    завершение где-то там, и что с того?

этой лжи по которой мы ступаем пальцами

    листков, волосами кукурузного початка и

    дыханием цветов, руки как лилии и тела

    как раскачивающаяся берёза и всем что

    есть прекрасного в мире и что вдруг увяло

этой лжи по которой мы вновь ступаем с

определённостью лжи, смейтесь малые

    дети как косой по початкам и растите

    затем баловнями молодых и старых и

    бейте в свои маленькие ладоши до

    изнеможения