и что с того? – я могла бы к тебе обратиться,

    любимый, написать письмо

    откуда-нибудь, возможно даже из

    реального места, если оно есть, пока нам

    ещё не пора обедать

о уголок мира, где всё могло бы родиться,

    потерпи моё беспокойство, посмотри на

    старый деревянный стол, на нём вещи, их

    приносят и уносят, пора бы его почистить,

    раздвинь занавески, но уже ночь

уже ночь, дождь за окном подмигивает особо

    приветливо, по улице спешат домой в

    автобусах для ханжей те, кто знает, куда

    им надо

к какому-то месту, реальному месту

всё больше того что надо помнить, эта

    встреча, о которой ты говорил сегодня

    когда мы виделись, произошла именно

    сегодня когда мы виделись, напоминай

    мне о ней

я слышу как они говорят на улице, возможно

    это говорит счастье, без этой тупой

    последовательности порядка, уверенно

    заикаясь как дождь и ветер

и тут я прошу тебя будь осторожен, и не хочу

    этого говорить, но мировой покой здесь,

    нет не здесь вовсе с этим беспокойством на

    сердце

и всё же будем все время распевать горящими

    языками, подойди ближе Земля, подойди

    ближе Земля людей с твоими голодными

    глазами, не позволь даже смерти нас

    разлучить, распахни дверь пошире для

    моего любимого, воспой в его теле всех

    как реальное место

эта ложь о последовательности, удали её, эта

    ложь о жизни, пришедшей к покою в своей

    жизни, удали её

непрестанно шествует смерть через все наши

    двери, по нашим путям и венам, впусти её,

    не дай ей наброситься, отпихни её в

    сторону, пусть она приляжет, повелевай

не сажай её себе на колени и не рассматривай,

    но день и ночь, время, наконец место, – их

    посади себе на колени и смотри на нас, как

    мы открываем и закрываем открываем и

    закрываем – проклятье, быть

    последовательностью слов

эта встреча о которой ты говорил сегодня,

    произошла именно сегодня

V

Безвестность есть безвестность и золото есть

    золото слышала я, как-то весной птицы

    замерзали не в силах закричать, вот и для

    слова мало что сделаешь словом

книги теснятся и стоят спинами к комнате,

    застегнувшись на все пуговицы дрожат

    наши слова на полке, выработанная

    столетиями культура очередей

    естественно выстраивается слово за

    словом, ибо кто же не знает, всё

    упорядочивает слово

упорядочивает ком, бесформенную слизь,

    кишение яиц, здесь где мы стоим, и ком

    в горле у всех говорящих, слово за словом,

    которые проталкиваются вперёд и всегда

    сваливаются куда положено или сами на

    себя, на другого

так, да так можно сказать и слово может

    остановить себя как письмо которому

    становится страшно только от расстояния

но так вовсе не следует говорить, мы ещё

    можем его увидеть, мы ещё можем увидеть

    большой анонимный лист бумаги со всем,

    что не написал Рембо

этот большой ненасытный белый

    четырёхугольник, которого никогда не

    было в изображении Йорна[8] или Земли, но

    вдруг вот он – и привлекает всю силу

    твоего зрения

и когда ты выходишь поёт вся Земля как

    звон золота для твоих ушей и все

    их образы шуршат в твоих руках как наша

    ничтожная плата

когда ты возвращаешься к себе всё это

    безвестно безвестно и лишь столь мало

    можешь ты сделать для слова, твоей

    сестры в этой белейшей стране, немногие

    птицы улетели отсюда вовремя

вовремя? – я думаю об одном месте где ты

    лежал уткнувшись головой в корень как

    поваленный ствол

я думаю о семени в твоей руке которое ты

    несёшь как напоминание о птице

я думаю о маленьком кусте стланника с

    камбием за которым что-то всё ползёт вниз

    по стволу

так сидишь ты вечер за вечером, пока свеча

    сжигает слова и остаётся мерцание, тьма —

    ты безвестен?

мы шли по снежной лестнице где руки льдин

    и опушка леса едва не смыкались

    со звоном

мы летели сквозь дом как вырванные

    вершины горных массивов которых никто

    не знал

видишь внизу стол с чашками и часы и пыль

    которая улеглась после нашей встречи

выдвижные ящики, кладовки и кровати,

    комнаты полные вещей из которых мы

    выросли или просто покинули их чтобы

    умереть друг рядом с другом

но податливость подозрительна, никто не

    пустит корней и когда мы вдруг

    просыпаемся средь ночи тесно

    прижавшись друг к другу: никто не умрёт

над нами парит белизна, ещё не выношенная

    страна людей, которая протягивает руки к

    морю, чей шум мы слышали, когда

    наступила усталость

над нами парит белизна – смотри что мы

    потеряли как зиму

VI

Я проигрываю это, чтобы нащупать точку, где музыка наталкивается на сопротивление – чтобы сломить это

    сопротивление и встретиться

    с музыкой

и снова этот дом колосс из шлакоблоков, бетон с остатками тростника

    с фабричной низины, раствор с отпечатками трёх больших рук

эти ослепшие глаза, этот сводчатый конгломерат из миллионов рабочих

    глаз времён и мест – и золотой кнут как молния над крышей

золотой кнут, мои друзья, который висел на его поясе, пылающие слова,

    которые выжгли себя до самой сердцевины его тела, когда солнце

    и он гарцевали по пустыне

так я представляла себе Рембо с тремя большими руками, две для себя,

    третья для безвестного

так я представляла себе музыку – о эти две мои руки, которые

    сопротивляются тому, чтобы найти третью

и снова этот дом, где негр широко распахнул глаза как прожектора́,

    разъедающие воздух, где кровь негра удобрила каменную кладку

    монахов, где плодовитая женщина из какого-то уголка мира в углу

    мексиканского храма родила вот эти свои крики

там на улице