до 300 грамм, приварок был незначительным. Хлеб был суррогатным с примесями, из жмыха, целлюлозы и ещё чего-то.

В магазинах с мирного времени ещё остались специи — молотый чёрный перец и готовая горчица. Несмотря на их остроту, они как-то ослабляли чувство голода и мы в больших количествах добавляли их в пищу.

В условиях постоянных бомбежек остро хотелось выпить. Водки не было, но мы приспособились. Сестры покупали нам одеколон и духи (помню духи «Кремль» в фигурных флаконах). Я, как ходячий, разводил эту отраву водой и получившуюся молочно-белую пахучую жидкость разносил в стаканах лежачим. Становилось чуть веселее.

В начале ноября меня, с незажившей и плохо гранулировавшейся раной, перевели в батальон выздоравливающих, находившийся рядом с госпиталем. Там кормили похуже. На обед давали вместо супа — кипяток, в котором плавал с десяток крупинок какой-то крупы или капустный лист и все, к тому же хлеба в день — не более 250 грамм.

Однажды со мной поделился вином один моряк, которому его приносила девушка, работавшая в винных подвалах бывшего Зимнего дворца. Это была необыкновенно вкусная мадера, когда-то поставлявшаяся к царскому столу и уцелевшая после Октябрьского переворота.

Но после вина ещё больше хотелось есть.

Помню, как мы с моряком ходили по дворам с целью поймать хоть кошку или собаку или подстрелить ворону, но все было безрезультатно. Домашние животные уже были съедены хозяевами. С другим выздоравливающим — решили сфотографироваться на память, а фотограф нам говорит: «Ребята, только если принесете хлеба, а денег мне не надо». Выручил знакомый особист, давший брикет карамели с витамином С, входивший, по его словам, в бортпаек лётчиков. За этот брикет мы и были сфотографированы.

Ещё ранее, когда я был в госпитале, упомянутый особист, видя, как я голоден, ночью завел на кухню госпиталя, где повар поставил передо мной тарелку макарон, посыпав сахарным песком. Вкуснее, я в жизни ничего не ел.

* * *

В конце ноября я возвратился в свой 163-й стрелковый полк, Рана на спине ещё не зажила, но я рассчитывал, что в полку питание будет лучше и быстрее поправлюсь. Штаб полка тогда находился в школе по улице Ткачей. Жить меня определили в одну из квартир по соседству, вместе с тремя командирами. Хозяевами квартиры были муж и жена — рабочие. У них были небольшие запасы продовольствия, которыми с нами делились. Скоро мы «помогли» хозяевам справиться с их запасами, но компенсировать съеденное, к сожалению, у нас не было никакой возможности. Вполне вероятно, что таким образом мы обрекли этих славных людей на голодную смерть. Чувствую и сейчас себя в этом повинным.

Однажды нам на квартиру завезли 4-ведерную бочку пива. В результате бомбёжки в Неве затонули баржи с ячменем. Водолазы их достали, но зерно проросло и для хлебопечения не годилось. Тогда ячмень направили на пивзавод «Вена». Сваренное пиво ленинградцам выдавали в счет пайка, кажется, литров по 10. Узнав об этом, наши полковые интенданты, забившие из — за бескормицы обозных лошадей, на кости выменяли у пивоваров пиво и угостили комсостав.

Несмотря на пиво, настроение в эти декабрьские дни было жуткое из-за череды поражений на фронтах; враг тогда уже подошёл к пригородам Москвы. Я уже задумывался, что делать, если немцы войдут в Ленинград. Прикидывал, как мне пробраться к партизанам, а в дальнейшем — на родной Урал. С такими мрачными мыслями, идя по городу 6 или 7 декабря, по радио услышал о победе наших войск под Москвой. Трудно описать радость от этой вести. После перенесенных ужасов отступления, блокады, многочисленных жертв и пребывания на грани отчаяния появилась реальная надежда на перелом хода войны в нашу пользу.

В декабре 41-го мой полк был переброшен в Колпино, в район Ижорского завода.

Там мы встретили Новый, 42-й год. Для комсостава был накрыт праздничный стол: каждому полагалось по кусочку конины с картофельным пюре и по полстакана водки, что в условиях блокады было большой роскошью. В момент провозглашения новогоднего тоста, стоящая неподалеку крупнокалиберная железнодорожная батарея (немцы звали её по фамилии командира — «Барбакадзе».) дала несколько залпов по немецким позициям. Чуть позже по радио «всесоюзный староста» Калинин поздравил со взятием Калуги.

После Нового года снабжение резко ухудшилось. Среди бойцов появились много дистрофиков, для лечения которых при дивизии был создан госпиталь, где выхаживали ослабленных.

В январе 42-го дивизию перебросили через Ладожское озеро на Волховский фронт.

Когда на открытых автомашинах мы следовали по льду озера, стоял жуткий мороз с ветром — замерзла даже 40-градусная водка в бутылках. А мы тогда были в шинелях; полушубки выдали позже. Обогревательных пунктов на дороге еще не было. Среди бойцов были случаи обморожения и даже гибели от холода.

На южном берегу озера, в посёлке Войбокало, нас сразу сытно накормили; что было большой ошибкой. Изголодавшиеся в блокаде люди поголовно заболели диареей, от чего дивизия понесла серьёзные потери. Из — за проблем с желудками бойцы были вынуждены часто выходить из землянок и окопов, и попадали под миномётный огонь.

Из Войбокало через замёрзшие торфяные болота дивизия ночным маршем проследовала к новому месту дислокации. При этом наша группа работников особого отдела в темноте заблудилась и, как выяснилось позднее, оказалась вблизи от немецких позиций. Топографические карты были у каждого, но ни у кого не оказалось компаса, чтобы по ним сориентироваться. А сделать это по звездам было невозможно, т. к. свирепствовала метель и небо затянуло тучами. Но нам повезло — на мгновение в тучах показался просвет и засияла Большая Медведица, что позволило без труда отыскать Полярную звезду и по ней — север. Сориентировав карту, нашли правильную дорогу и вскоре присоединились к дивизии

Во время нахождения в пути все проголодались. Продовольствия с собой в Войбокало не взяли.

Выручил случай. В развалинах разбомбленного дома наш следователь Фомин обнаружил банку с мукой. Из неё на найденной там же сковородке он напек блинов и мы сытно поужинали. Запивали ужин настоем на еловой хвое.

Продолжая движение, дивизия вышла в район станции Погостье, Октябрьской железной дороги. Люди первоначально ночевали у костров, подстилая хвою, — все это в мороз в 30 градусов. Позже были отрыты большие землянки в 2–3 наката.

По приказу Верховного Главнокомандующего войска, непрерывно наступали, что привело к их быстрому обескровливанию. Наступление прекратилось

Но начали выдыхаться и немцы. Они атаковали не так часто, как прежде и в основном без танков. Снизила активность и немецкая авиация. Бомбить стали реже и менее массированно, не так, как осенью, когда появлялись сразу