десятки самолетов. Но продолжались налёты пикирующих бомбардировщиков Ю-87, как всегда, со включёнными сиренами. Их вой был рассчитан на подавление психики бойцов. Однако, больше досаждал миномётный огонь.

Однажды я находился в землянке командира полка майора Верховского. Вместе с ним и начальником штаба мы сидели напротив входа, который был обращён в сторону тыла. Снаружи у входа стоял часовой. Разрывом мины он был убит и упал в землянку, к нашим ногам, а командиру полка осколком оторвало ногу; нас с начштаба ушибло взрывной волной.

Майора Верховского, который мне, 22-летнему, казался стариком (ему было около 50 лет) было, конечно, жаль. Как командир полка, он не всегда правильно строил отношения с батальонными командирами. Так, однажды подвыпив, одному из комбатов, ведущему бой, по телефону кричал: «Вперёд, за Родину, за Сталина!», — как будто бы сам поднимал бойцов в атаку.

На Волховском фронте снабжение, как вещевое, так и продовольственное, было значительно лучше. Бойцы получили полушубки и валенки. Питание было достаточно калорийным, но однообразным, готовилось, помимо мяса и крупы, из сушёных овощей. Медики, чтобы не допустить цинги, поили бойцов отваром из еловой хвои.

Пресная пища всем надоела. Помню, как мы с товарищем из соседнего полка радовались, если удавалось раздобыть банку консервов в томатном соусе. Событием было получение от родных посылки с луком и чесноком.

Иногда радовали труженики тыла. В полк приходили посылки с тёплыми вещами — шерстяными носками, рукавицами, шарфиками и т. п. Были и продовольственные посылки. В День Красной армии — 23 февраля 1942 года я получил посылку, в которой находилась «чекушка» водки, банка крабовых консервов и печенье.

В каждой посылке были письма от девушек с самыми лучшими пожеланиями.

Девушек много было и на фронте: медицинские работники, включая санитарок в каждой роте, а то и взводе, связистки и т. п. Многие командиры обзавелись любовницами. В землянке командира батальона всегда можно было увидеть и девушку, причем часто — с орденом на груди.

У бойцов даже сложился такой стишок:

Ивану за атаку — хрен в …А Машке за … — Красную звезду.

Начальство пыталось бороться с этим явлением, не способствовавшем укреплению дисциплины, но ничего не получилось — тем более, что отцы-командиры тоже имели на своих КП «санитарок». Не был исключением и 45-летний комиссар нашего полка.

Пробовали поручить задачу устранения женщин с КП и особистам — но мы этим заниматься не стали.

Однажды был глубоко потрясён и опечален. Возвратившись вечером с передовой, у штабной землянки увидел труп молоденькой медсестры, любимицы полка, убитой при артиллерийском налёте.

* * *

На фронте к смерти в какой-то мере привыкаешь поневоле. Как-то на лесной поляне я наткнулся на группу мёртвых юношей — по всей видимости ополченцев из числа студентов — на этом участке фронта действовала сформированная на базе ленинградских вузов 1-я ДНО — дивизия народного ополчения. В полураскрытом рту у одного из них жужжала залетевшая муха и поэтому сначала показалось, что он разговаривает. Было очень жалко ребят.

Близ станции Погостье пришлось ночью пробираться по длинному оврагу, в котором в 2–3 слоя были навалены окоченевшие трупы наших и немецких солдат. Картина была жуткая. Но всё это были мужчины, воины. Гибель женщины гораздо страшнее, её особенно трудно пережить и забыть.

Довелось мне быть и очевидцем смерти детей от рук фашистов. В сентябре 41-го трое ребятишек побежали по полю от немецких позиций к нашим окопам, отрытым на насыпи железной дороги близ Петергофа. (В 1968 году я на этом месте был и видел эти окопы, заплывшие землей). Когда они отбежали на 150–200 метров, вражеский пулемётчик дал по ним очередь и дети упали замертво.

Несмотря на слабое продвижение вперёд, наша и соседние дивизии несли большие потери. Передовая была усеяна закоченевшими трупами бойцов. Запомнился один мёртвый матрос (снами рядом воевала морская бригада). Он стоял во весь рост, как памятник, с раскрытым в крике ртом и сжимал в поднятой руке гранату — как будто бы призывал идти в атаку. Вертикальное положение ему было придано гусеницей проехавшего по ногам танка.

Меры к быстрому захоронению принимались недостаточные и приходилось в это вмешиваться. Кроме того, среди бойцов похоронных команд были мародёры. Обшаривая трупы, они присваивали деньги, часы, другие ценности, а затем устраивали на наворованное групповые пьянки.

Пойманных с поличным похоронщиков-мародеров предавали суду военного трибунала.

Особым отделом в этот период расследовались и дела о членовредительстве. Некоторые бойцы из трусости наносили себе с помощью оружия телесные повреждения, чтобы больше не воевать. Самым распространенным способом был выстрел в левую руку, реже — в правую или в ногу. Чтобы на коже или одежде не осталось следов пороха, стреляли через доску, ствол дерева или буханку хлеба. Иногда по договоренности стрелял другой боец.

Медсанчастью об обратившихся с подозрительными на самострел ранениями сообщалось особистам для проверки.

Зайдя в один из вечеров к следователю нашего отдела, я присутствовал при допросе раненного в кисть левой руки бойца — моего земляка из Березниковского района Молотовской области, бывшего председателя одного из сельсоветов, отца троих детей. Он прострелил себе кисть левой руки и, несмотря на очевидность содеянного, не сознавался. После длительной беседы с ним он все же рассказал следователю, что решил во что бы-то ни стало отправиться домой и потому пошел на преступление.

Его дело было направлено в трибунал. Не помню, к чему его приговорили, но, кажется, к высшей мере.

Был и такой вопиющий случай. Батальон нашей дивизии попал в окружение. Еду и боеприпасы окруженным сбрасывали с самолёта, но продовольствие доставалось не всем. Позже выяснилось, что красноармейцы Полковников и Семенишин обворовывали своих товарищей. Первоначально они ели человечину, отрезая у трупов ягодицы, а когда с самолётов стали сбрасывать продовольствие высматривали места падения и еду припрятывали для себя. Негодяев расстреляли перед строем.

Окруженцы, давно не мывшиеся в бане, завшивели до такой степени, что их бельё и всю одежду, сплошь покрытую вшами, пришлось сжечь, а людям выдать всё новое.

В конце января медики забили тревогу: и в полку возникла завшивленность. Необходимо было организовать помывку людей и прожарку одежды, но возможности для этого не было. Выход из положения нашли — двое красноармейцев — ленинградцев. Они взяли несколько мешков хлеба и ещё какие-то продукты, выехали через Ладогу в Питер и там быстро за привезенное продовольствие им соорудили на кузове автомобиля ЗИС — 5 полевую баню с прожарочной камерой. С каким удовольствием мылись в этой импровизированной бане бойцы — трудно передать.

В начале 1942 года на фронте