стала появляться новая боевая техника — танки Т-34, истребители МиГ и ЛаГГ, штурмовики Ил, прозванные немцами «черной смертью». Периодически по врагу открывали огонь легендарные реактивные минометы «Катюша», буквально выжигавшие позиции противника. После залпов «Катюш» в небе появлялись немецкие самолеты-разведчики, пытающиеся засечь реактивные установки. Однако «Катюши», дав залп, сразу уезжали. В свою очередь, немцы периодически обстреливали нас реактивными снарядами большой мощности, прозванными кем-то «Ванюшами». «Ванюша» летел с сильным воем, заканчивавшимся страшной силы взрывом — так что вокруг долго тряслась земля. Большого вреда, однако, «Ванюши» не наносили.

В один из февральских дней я получил нагоняй от начальника особдива за то, что не арестовал выражавшего антисоветские, пораженческие взгляды, начальника медицинской службы полка капитана медслужбы Коростелева. В то же время прикомандированный к полку следователь военной прокуратуры Рудыка задокументировал высказывания Коростенева и оформил его арест.

Обладай я достаточным знанием методов чекистской работы, такой оплошности бы не допустил.

Но, пробыв всего несколько месяцев в должности оперуполномоченного особого отдела, необходимых навыков не приобрел. Не пройдя курсовой подготовки, пытался чему-то научиться у опытных оперработников, но получалось это плохо. Один старый чекист, прибывший к нам из Оренбурга, вместо ознакомления с приемами оперативной работы, с упоением рассказывал, как он в 1937 году искоренял, «гидроконтру» (т. е. контрреволюцию), участвуя в ликвидации крупной повстанческой организации уральских казаков. Дело на этих повстанцев носило условное название «Красный газ»; арестованных казаков вывозили, по его словам, в степь и расстреливали из пулеметов, а пролетавшие мимо летчики из авиаучилища это наблюдали.

Наверное, он говорил правду: 1937 год был годом большого террора. Но знаний оперативной работы от этого у меня не прибавилось.

Другим опытным и грамотным чекистом, у которого можно было бы поучиться, был заместитель начальника отдела Боярский. Однако, контактировать с ним мне не хотелось после того, как в одну из ночей в блокадном Ленинграде он, думая, что находящиеся рядом с ним сотрудники уснули, потихоньку начал грызть сухари. Для нас, вечно голодных, сухари были недостижимой роскошью и тайком от всех жующий Боярский стал мне просто противен.

Наряду с оперативной работой особисты были обязаны способствовать решению боевых задач.

Хотя немцы не применяли боевых отравляющих веществ (БОВ), такая угроза существовала. Последствия химатаки были бы катастрофическими, потому что противогазов у бойцов не было — их во время летнего отступления из Прибалтики побросали, так же как и каски (противогазные сумки при этом не выбрасывались).

Поэтому нас обязали при малейших признаках химической атаки немедленно доносить.

В один из февральских дней, находясь на лесной просеке, которую обстреливала немецкая артиллерия, увидел, как метров за 200 от меня разорвался, крупнокалиберный снаряд и сразу возникло большое облако белого цвета. Ветер дул в противоположную от меня сторону и запаха я не ощутил. Других подобных разрывов не было. С какой целью немцы стреляли дымснарядом — было непонятно. Для целеуказания этот случай не подходил — местность противником не просматривалась, самолетов в воздухе также не было. Об увиденном доложил рапортом.

В марте началось долгожданное большое наступление — на станцию Любань, Октябрьской железной дороги.

Накануне ночью полк получил подкрепление в 300–400 бойцов, и несколько танков Т-34. Подтянулась и артиллерия, в том числе «Катюши».

С рассветом артиллеристы открыли огонь, несколько раз «проиграла» «Катюша», нанесли бомбово-пулеметный удар штурмовики, а затем пошла пехота.

Бойцами и командирами наступление было воспринято, как праздник.

Однако, сильного врага сломить в этот раз не удалось и наши продвижение было незначительным.

20 марта я отправился на передовую. По пути на лесной просеке попал под миномётный огонь и залёг. Тем не менее, разорвавшейся рядом миной был ранен в область правого тазобедренного сустава (осколок так и остался в нем). Осколками другой мины изрешетило полушубок.

Когда я, раненый, заковылял в тыл, меня попытался задержать незнакомый особист, посчитавший, что бегу с поля боя. Сгоряча мы обнажили пистолеты, но после разбирательства разошлись.

Из медсанбата меня направили в армейский эвакогоспиталь, а оттуда на самолёте У-2 вылетел в Вологду, где посадили в санитарный поезд, следовавший на Урал. В поезде доехал до станции Менделеево, в 15 км от которой, в селе Карагай, Молотовской области проживали мои родители. Со станции меня забрал отец и доставил в Карагайский эвакогоспиталь, разместившийся в средней школе, директором которой была моя мать. А дом родителей был напротив. Немного выздоровев, после ужина уходил домой.

По окончании лечения поступил в распоряжение УНКВД по Молотовской области (теперь — Пермский край) и на войну больше не попал.

В органах НКВД — НКГБ — МГБ Молотовской области проработал до 1954 года, после чего получил назначение в Пензенскую область, где в УМГБ — УВД проработал заместителем начальника управления до выхода на пенсию в 1970 году.

В 1945 году Пермский областной военный комиссар от имени Правительства вручил мне медаль «За оборону Ленинграда», которая мне дороже всех других имеющихся правительственных наград.

О. Г. Ивановский

Курсант контрразведки

Ивановский Александр Генрихович (1922–2014)

Ветеран Великой Отечественной войны, в послевоенные годы конструктор космической техники. Лауреат Ленинской и Государственной премий СССР.

В 1940 г. призван на военную службу, служил в пограничных войсках НКВД, с 1942 г. — в особых отделах и органах контрразведки СМЕРШ. В 1946 г. демобилизован по инвалидности.

С 1947 г. занимался разработкой ракетной техники военного и научного назначения. С начала 1958 г. — ведущий конструктор космических аппаратов ОКБ С. П. Королёва, заместитель ведущего конструктора по второму ИСЗ, ведущий конструктор межпланетных станций «Луна-1», «Луна-2» и «Луна-3», ведущий конструктор пилотируемых космических кораблей «Восток», начальник космического отдела Государственной комиссии Совета министров СССР по военно-промышленным вопросам, с 1965 г. заместитель главного конструктора по лунно-планетному направлению, с 1976 г. — главный конструктор по направлению создания лунных автоматических станций НПО им. С. А. Лавочкина.

С 1983 г. на пенсии.

…В первых числах сентября [1942 г. — прим. ред.] меня, уже в звании старшего сержанта, совершенно неожиданно назначили политруком нашей заставы. В силу чего на объявленных очередных сборах политработников мне надлежало быть. Как помню, в таком звании я был там один. Остальные — офицеры. Сборы проходили в городе Белеве, в штабе полка. На второй день, после занятий, ко мне подошел один из офицеров штаба.

О. Г. Ивановский

— Товарищ старший сержант, вас просит подойти вон тот майор, видите, сидит на скамейке.

— Есть подойти к майору, — ответил я, удивившись форме приказания: «Просит подойти». Поправив пилотку (кстати, поносить зеленую фуражку мне в жизни так и не удалось, ни в войну, ни после), искоса глянув на свои видавшие виды сапоги, я