дыней. Стул подо мной пошатывался. А Кассин вернулся на место и сказал издевательским тоном:

— Как говорили великие предки, что посеешь, то и пожнешь.

Да, не поможет заступничество подписчиков. И покровителей высокопоставленных нет. Как-то по серенькому все получается. Так себе скажем, итог биографии.

— Рассказывай, — безразлично сказал Кассин.

Я как можно бессбойней поведал ход беседы с Пашкой.

— Кольцов был убит в трех кварталах от человейса «Елисей», — куда-то в сторону сказал следователь. — Через час после вашего ухода из кафе. Перелом шейных позвонков в результате внешнего воздействия.

Магнитуда изумления превысила все наивысшие значения. Тряхануло локальным ядерным взрывом. Я сполз по стулу и превратился в мешок поролона. Образно говоря, конечно.

— Дождался товарища, — прошептал Кассин. — И в темном месте голову ему свернул. Из самых системных стремлений.

— Нет.

— Да, Александр, да.

В темном месте голову свернул. Но я не… или мог? Был пьян и ничего не помню. Свернул голову сожителю Кольцову. В темном месте. Сначала дождался. Сперва ушел из бара, потом дожидался. В темном месте.

— Шэлтер!

— Я уехал, — и треснула искра теплой надежды. — Камера в такси! Я уехал, никого я не дожидался.

— «Я», «я», — передразнил Кассин. — Неужели ж мы камеры не смотрели? Но! Вы расплатились в такси в двадцать два пятнадцать. Это и по камере видно. А терминал двери в парадную фиксирует Шэлтера за пятнадцать минут до полуночи. И наш сотрудник в Гапландии подтверждает.

Ваш сотрудник, бывший прапорщик Равнинной Федерации, настоящий старший консьерж, ну и что, что подтверждает? Сейчас надо спокойно, убедительно надо.

— Я был во дворе человейника Гапландия, — вроде спокойно сказал. Или нет? — Камеры наверняка записали.

— А вот и нет! — с восторгом протянул следак. — Ты вышел из такси, расплатился, а потом вернулся к бару, дождался Кольцова и!

— И мой электромобиль вернулся к бару?

Кассин долго смотрел в монитор, потом нехотя признал:

— Тесла, записанная на Александра Шэлтера, с парковки не выезжала.

Мне захотелось спеть великую песню «Убей ублюдка». А Кассин пошевелил усами и проговорил:

— Некоторые обходятся без тесл. Пешком или бегом.

— Сожитель следователь! Чтобы нормальный человек передвигался в такую даль пешком? Да еще ночью…

— Надо думать, сообщник явно был.

— Я не убивал.

Не убивал, это точно! Не убивал, не убивал… А чему, собственно, радоваться? Если ты не совершал преступления, это не ограждает тебя от наказания за это преступление. Ведь противоправное деяние имеет место быть. Я снова сник.

— Призываться будем? — безразлично спросил Кассин.

— А где нашли тело Вжика? — тихо осведомился я, начиная вспоминать, как подкараулил и убил.

— Пятая западная триста пять, — буркнул следователь. — Скажешь, далеко?

Понятия не имею. Я в мегаполисе всего-то всю жизнь. Знаю ЖК «Гапландия», главную площадь, вокзал… вроде бы…

— Сколько выпил в тот вечер? — спросил Николай Анатольевич.

Он как-то вдруг подобрел. Знаю я эти трюки — сначала, типа, добрый следователь, потом как бы злой. И в «Ночном розыске» это было, и в «Реальном детективе», и в «Местоимение».

— Выпил я много.

— Теперь вряд ли удастся, — предсказал Кассин.

Тут ему позвонили по скайпу, начались бестолковые препирательства на тему, что у Петерса завал и горящий рапорт в отпуск, а «ты, Анатольич, подсуропил эту херь, притом, что уголовников не закрываем, там политических убойно много…».

Кассин сладко выматерился и сказал, что все ленивые раздолбаи, а он заколебался родину защищать. Петерс опять просил разгрузить его с делами, мой же следователь настаивал на долге, обязанностях и непререкаемом авторитете служебного регламента.

Когда разговор закончился, Кассин быстро оформил мне меру пресечения домашнего ареста в виде полутора гигов в сутки. Что такое полтора гигабайта? Раз посрать сходить. Опричники! Садисты! Вот так и появляются оппозиционеры — когда власть трафик подрезает.

— Обвинение будет предъявлено в установленный законом срок, — сказал Кассин.

Я подумал: вот бы почитать законы, узнать какие там сроки, процедуры. Но законы — для законников, а нам простым пользователям — указы и директивы. И правильно. Нечего на шваль законы тратить.

По дороге домой я огромным крюком обошел Парк памяти.

3

Следующие несколько дней я отцеживал впечатления, как пеликан добычу. Настроение после ареста было тягостным, опустошающим. Частично отлученный от Интернета я мысленно проигрывал каждый эпизод того злосчастного дня, который мне принес обвинение в убийстве. Лежа на диване, перебирал варианты: здесь надо сказать то-то, здесь следить за лицом — все мы сильны задним умом.

Это был особенно тяжелый период в моей жизни, как мы это называем. Чувствовал себя плохо, самодиагностика показала клиническую депрессию. Читал по этой теме Википедию, рекомендованную прогулку делал по кабинету и спальне. Невероятный упадок пережил только благодаря поддержке близких. Их сочувствие укрепляло и обнадеживало. Как говорил майор Кулес, ничто на свете не может нас вышибить из Сети. Теплые слова подписчиков, — хоть они не знали подоплеки дела, — но эти мягкие волны удержали меня на плаву.

— «Не мог он такого сделать!».

— «Арест незаконный, это поклеп…».

— «Не такой человек этот Шэлтер. Я его читаю лет пять уже, бывают любопытные посты на исторические темы…».

— «Почему порядочного клауфила увозят, а обыск проводят в его отсутствие. Неприкосновенность жилища — ключевой директивный принцип. Если следствие нарушает права, гарантированные властью жилищного комплекса, то доказательства по делу не признаются допустимыми».

Было много подобных комментариев, и вишенкой, которая дороже торта — мой триумф! — Африканка Ита добавила меня в друзья! «Если мой подписчик, — написала Корифейка, — занимается наукой, то вряд ли он такой уж нарушитель правил общежития». И еще один из Корифеев удостоил меня вниманием, Сизов написал (гениально на мой взгляд): ничего не бывает напрасно, потому что все зря!

Как рассказал Борис, это он нашел мой телефон во время задержания, отключил и вынул сим-карту, а когда меня увели, оживил гаджет, вышел в Сеть и обратился к аудитории. Я спросил, как он узнал пароль, сын зыркнул на меня, как на синего