— Всегда считал «Ассошиейтед пресс» объективным агентством.

— Ну… — Пойнт неопределенно махнул рукой. — Вы не бывали в Вене при Габсбургах?

Дорн рассмеялся.

— А… ну да. А я был, ребенком, подросточком, эдак лет четырнадцати. Мать таскала меня по светским салонам, театрам и прочим милым местечкам — американские вдовы, если они богаты, крайне склонны к светской и разъездной жизни, лишь бы не заскучать. Совсем другое дело было. Даже дух другой. Это все бледная тень… И кормили тут тогда вкуснее, хотя так поздно я здесь, естественно, не бывал. Дневные представления для детей — но и в них был свой шарм. Обязательно пели из «Птицелова» и всякое такое, моцартовское. А теперь — сплошной Сальери. — Пойнт вдруг пристально посмотрел на Дорна. — У вас столько лиц, Дорн, что мне на вашем месте было бы страшно жить на свете. Вдруг не ту маску не там надену — я ведь парень простой.

— Лицо у меня одно, смею вас уверить.

— В таком случае, берегите его от побоев.

— Это что, предупреждение?

Пойнт откинулся на спинку стула и молча налил вина:

— Как бы на вашей конференции не подрались пивными кружками.

— Не забывайте, лучшие бойцы пивных служили в СА. Я как раз из них.

— Надеетесь выиграть сражение?

— Ваше здоровье…

Они выпили, Дорн поковырял татарский бифштекс.

«Что он от меня хочет?» — настороженно думал Дорн: американец явно клонил к какому-то разговору, однако сам, видно, начинать его не хотел, ждал инициативы Дорна. А Дорн вовсе не хотел ввязываться с Пойнтом в дискуссию о положении в Австрии. И в это время в зале появился Гаук.

— Извините, Джек, но я должен идти… — сказал Дорн. — Завтра трудный день, а я всего три часа как с поезда. Устал. — Дорн улыбнулся.

— Ну что ж, — Пойнт опустил глаза. — Тогда до завтра. Только смотрите, Дорн, доживите до завтра. Я буду молиться за вас богу.

«Балаболка этот Пойнт», — думал Дорн, здороваясь с Гауком.

Утром Дорн приехал в пивную «У трех сестер», где начиналась конференция хаймвера. Князь Штаремберг, его глава, открыл заседание пространной речью.

«У трех сестер» пиво пили в подвале, а большой красивый банкетный зал на первом этаже давно арендовал хаймвер под свои собрания. Это был настоящий зал заседаний. С трибуной, с ложей прессы. Гаук вчера сказал, что будет оборудовать радиорубку для синхронного перевода — на столь важную конференцию ожидались иностранные гости. И действительно, Дорн по мундирам различил франкистов и португальских офицеров, мелькали итальянцы. Еще бы! Событие! Замыкается «тоталитарное кольцо» Европы… Не одни хаймверовцы и нацистские функционеры из единокровной Германии наполнили зал — не только австрийская фашистствующая голытьба с тирольскими перышками на шляпах — цвет буржуазии так же хорошо представлен. Директора компаний, тесно связанных с капиталом рейха, например, «Альпинер Монтангезельшафт» — он сотрудничает со «Стальным трестом». Заметил Дорн и нескольких видных представителей правящей христианско-демократической партии, которую возглавляет канцлер Шушниг, — их лица знакомы по газетным полосам.

Князь Штаремберг начал издалека. Взывал к именам императора Франца, Марии-Терезии, Иосифа II… Прошли, увы, те столетия, когда Австрия была хозяйкой в Европе. Теперь же приходится задумываться: может ли суверенно существовать маленькая Австрия — и экономически, и политически… Оживление в зале, особенно в рядах, занятых промышленниками и главами банков. Князь, приняв этот знак одобрения, перешел к историческому обзору вопроса об аншлюсе, который совсем не нов, ибо еще в прошлом веке о необходимости соединения с Германией говорили такие умы, как главы пангерманского «Немецкого национального союза» Георг фон Шенерер, а после Версаля — лидер социал-демократической партии Отто Бауэр.

Воспоминания князя вызвали восторг в рядах христиан-демократов.

— Бауэра толкала на аншлюс все та же историческая неизбежность, — с пафосом говорил Штаремберг. — Да, он видел, что остановить процесс образования на территории монархии самостоятельных славянских государств невозможно, но и для нас, австрийцев, нужна крыша над головой. — Князь позволил себе вяло улыбнуться. — Какая же иная крыша может быть у немцев, кроме крыши их родного дома — германского мира? Маленькая группа немецких племен, потеряв земли и народы, составляющие единую монархию, может быть потеряна и раздавлена усилившимися соседями. А мы теперь знаем, кто эти соседи, — коммунисты и те, кто готов стать коммунистом. Но провидческие предупреждения Бауэра оказались забыты, и двадцать лет мы медленно умираем… Чтобы выжить, Австрия должна присоединиться к Германии.

«Альтернатива Штаремберга, — думал Дорн, — либо монархия, либо аншлюс. Монархии уже быть не может. Значит, выход один».

Пока князь, старчески шаркая, отходил от трибуны, Дорн направился к ложе прессы. Нужно поприветствовать Пойнта, вчера он не слишком любезно обошелся с ним.

— Не понимаю, — долетела до Дорна чья-то английская реплика, прежде всего выдавшая безупречное оксфордское произношение, — о какой дальнейшей фашизации можно еще говорить? Подавление любых антиправительственных выступлений не уступит в изощренности и жестокости германцам рейха.

На реплику отозвался Пойнт:

— Это австрофашизм, а им нужен просто фашизм — высшей пробы. Без примесей… — Пойнт смутился, увидев Дорна.

— Рад видеть вас, Дорн. Как вам Штаремберг? Сильно — монархия, замешанная на тоталитаризме. Подобного Европа не видывала со времен Фердинанда и Изабеллы, да пожалуй, Генриха VIII Тюдора. Почище абсолютизма.

— Абсолютизм порождает робеспьеров и гильотины. Они забыли.

Дорн внимательно посмотрел на человека с оксфордским произношением. Среди видных британских журналистов Дорн его не помнил. Новичок? Значит, английские газеты придают настолько малое значение происходящему в Вене, что отправляют сюда новичка? Просто им давно все ясно.

— Кто это? — кивнул Пойнт на трибуну, где уже располагался высокий плечистый человек с седеющим бобриком, в очках с тонкой оправой, совсем не украшающих его лицо — Артур Зейсс-Инкварт, возросший от функционера Пангерманского союза в референты Отечественного фронта, заменившего в 1933 году все запрещенные правительством Дольфуса партии, и далее — к уполномоченному Гитлера по делам Австрии.

— Зейсс-Инкварт, — ответил Дорн. — неужели вы не знаете его?

— Да как-то… На снимках он представительнее, — отозвался Пойнт, доставая блокнот, — этого оратора он собрался стенографировать.

Зейсс-Инкварт говорил четко и энергично:

— Время придет, и великий фюрер рейха вмешается. В этой поддержке наша сила. Так мы говорим с тридцать четвертого года. Сейчас наши слова как никогда верны. Речь идет лишь о том, чтобы ускорить время. Вот наша главная задача. Ускорить время и подготовить почву для великих дел. Условия для решения главной задачи у нас есть — и наивыгоднейшие. — Дорн отметил, что Зейсс-Инкварт не поясняет даже, в чем же задача и дела великие заключены. К чему тратить слова, когда и так все понятно. «А лихо они спланировали выступления, — подумал Дорн. — Застолбили невозможность монархического суверенитета и быстренько, без проволочек — к главному. Цель ясна, средства ее достижения тоже».