— Решительная борьба с марксизмом, — рубил Зейсс-Инкварт, — требует не тех полумер, которыми ограничиваются христианская и прочие партии, времена демоса перечеркнуты давно, и нечего озираться на дряхлое римское право с его форумом и прочими младенческими побрякушками. Сильную власть, а значит, порядок, гарантирует только наша партия. Уже нет австрийца, который мог бы усомниться в верности моего утверждения… — Оратор оглядел зал с заговорщицкой ухмылкой и пошутил: — Канцлер Шушниг составляет исключение, лишь подтверждающее правило. Австрия же провозгласила себя частью рейха уже шесть лет назад. Так почему же нам мешают окончательно войти в рейх? Сейчас все пангерманские группы составляют национальную оппозицию, это широко известно. Но кому мы составляем оппозицию? Народу? Нет! Правительству? Тогда мы требуем другого правительства, того, которое будет едино с нами. И мы имеем на то все права. Пусть Шушниг проведет наконец плебесцит, которым так настойчиво угрожает нам. Пусть позволит австрийскому народу самому решать свою судьбу. Однако канцлер ограничивается обещаниями. Отчего же он медлит? Да потому, что боится этой меры. А боится — потому что понимает, с кем австрийский народ. С нами! Да, с нами. Смерть Дольфуса — это предупреждение тем, кто думает, что можно лишить народ права решать свою судьбу. Канцлер Шушниг лицемерно подписал летом позапрошлого года австро-германское соглашение, в котором якобы утвердил волю народа, нашу волю. Но это был лишь обманный маневр. Кто может сказать, что условия этого соглашения пунктуально выполняются? Нет и еще раз нет! Но только представить себе Австрию вошедшей в состав государства, с которым она связана как младенец с матерью — пуповиной и кровью. Подлинный расцвет!

Австрия готова мирным путем воссоединиться с родным для нее рейхом. И если канцлер Шушниг, лицемер и демагог, не вынудит, Гитлер, Геринг и Гесс никогда не поднимут на маленькую Австрию бронированный военный кулак! А подобное может и произойти: арестован Тавс, второе лицо нашей партии, есть опасения, что готовится покушение на германского посла фон Папена, санкционированное в бюро бундесканцлера! Безусловно, мы сделаем все, чтобы наши друзья не пошли на крайнюю меру. Мы будем напоминать правительству о его обещаниях, данных одиннадцатого июля тысяча девятьсот тридцать шестого года. Где легализация нашей деятельности, та легализация, которая, казалось бы, гарантирована австро-германским соглашением? Увы, осталась лишь в тексте договора. Где амнистия нашим борцам? Тоже в невыполненном пункте соглашений. Не только в невыполненном, то и в попранном: я опять говорю об аресте Тавса. Долой таможенный контроль на германских границах, долой эмбарго на туристические поездки подданных рейха, мы единая раса, единая кровь, мы станем единым государством… Мы заставим компанию врагов австрийского народа уйти прочь и освободить министерские кресла для его истинных друзей.

Овация взорвала зал. Зейсс-Инкварт выдерживал ее со скорбным ликом мученика за идею.

«И он смеет говорить от лица австрийского народа!» — с горечью подумал Дорн.

— Не пойти ли вниз выпить, — шепнул Пойнт Дорну.

Дорн глянул на часы. До встречи с Ингрид оставалось еще полтора часа. Но лучше уйти отсюда не одному, а вместе с Пойнтом. Не так бросится в глаза.

Пойнт выпил пиво и нашел, что такого густого и терпкого он не пробовал никогда.

— Пожалуй, оно меньше похоже на пиво, больше — на хорошо выдержанное вино, например, итальянское очень сухое кьянти.

Дорн отмолчался. Пить пиво ему приходилось последнее десятилетие практически ежедневно, но он пива не любил. Пиво навсегда соединилось в его сознании с «Тюльпаном», Весселем, голодными штурмовиками.

— В Праге я недавно распробовал пльзеньское, оно мне понравилось. Пивичко, как они говорят… — сказал наконец.

— А эль вам нравится, Дорн?

— Да.

— Что вы делали в Праге? Готовили такую же конференцию?

— Я был в Праге исключительно по личным делам.

— Лес?

— Женщина.

— О, пардон… Вопросов больше нет.

— Я и сейчас должен спешить. Она ждет меня.

Дорн встал, кивком простился. Пойнт сказал:

— Не смею задерживать. Передайте от меня поклон вашей леди. Надеюсь, она окончательно вытеснит из вашего сердца образ бедной фройлен Лоры, и вы, наконец, будете счастливы, Дорн. Это так надо — немного простого счастья, самого обыкновенного, особенно когда все трещит и валится к чертовой матери… А чешки прекрасны…

Дорн еще раз сдержанно кивнул и направился к выходу.

У гардероба он увидел Вольфганга Гаука. Он отчаянно спорил с пожарным. Дорн не стал подходить к ним и вмешиваться в разговор, хотя понял, что Гауку нелегко — в споре верх одерживал пожарный. «Кто же проводит конференцию, — усмехнулся Дорн, — если даже вопросы пожарной безопасности решает абверовский офицер?»

Лицо пожарного показалось знакомым. Дорн вгляделся и прибавил шагу, чтобы скрыть удивление. Это был русский эмигрант Лиханов — в форме венской пожарной инспекции. Лиханов, очевидно, тоже узнал Дорна. Он резко повернулся к нему, и на его лице застыла такая гримаса, словно он увидел привидение.

Лиханов не сразу понял, что сама судьба дает ему случай… может быть, первый и последний — сквитаться. Но что делать, лихорадочно думал он, следуя за Дорном. Пистолет остался дома. Он и не нужен. Стрелять в центре города… Нет, он, Борис Лиханов, не самоубийца. Хороший нож — вот что нужно! Но где его взять? Эх, если бы было можно забежать в пожарную часть! Там такого добра у этих конспираторов хоть отбавляй… А они его наверняка ждут, и с нетерпением.

Сегодня утром Лиханова вызвал Эбхарт.

— Борис… — начал он, подбирая слова, видимо, чтобы Лиханов лучше понял его — это человеческое качество, говорить с иностранцем как с ребенком, на его полуломаном или крайне упрощенном языке, да и погромче. Лиханов приметил давно и относился к нему с терпением. — «У трех сестер», это пивная, сейчас там… Конференция коричневых. Нам следует предупредить все возможные возгорания. А поскольку языком вы владеете недостаточно, вот вам пачка памяток о противопожарной безопасности. Разложите листовки… то есть памятки в зале конференции, Так же в ложе прессы необходимо напомнить о предупреждении возгорания. Да и президиуму полезно знать…

Лиханов молча взял пачку памяток, перетянутую бумажной лентой. По пути скуки ради глянул на текст памятки — и присвистнул. В первых строках казенным слогом оповещалось о правилах поведения при возникновении очага пожара. Но потом… «Австрийское гау — нет! Австрийская республика — да! Долой слуг фюрера! Как может австриец-католик мечтать о соединении с протестантской Германией? Чтобы дать австрийцам свободу и благополучие, следует рассматривать наши внутренние проблемы с социальной, а не национальной точки зрения. В этом ваша основная ошибка, господа пангерманцы и профашисты. Лучше, пока не поздно, вдумайтесь в цифры, которые вы хотели бы игнорировать: на выборах в парламент за великогерманскую партию было подано в 1930 году всего 12 процентов голосов, а за национал-социалистский союз, более известный как филиал НСДАП, всего 3 процента. Среди австрийцев нет пятой колонны, на которую вы так надеетесь. В нашей красавице Вене всего 9 тысяч штурмовиков — каждый крупный завод Флорисдорфа выставит куда больше борцов Красного фронта. И не надо провоцировать, что правительство боится плебесцита, который проголосует за аншлюс. Этого народного голосования боитесь прежде всего вы, господа. Правильно, что гауляйтер Вены Тавс оказался за решеткой. Всех туда вас, господа, за измену Родине и народу».