в дальней угловой комнате. На полу у них войлочная кошма, цветные половички и накидки на самодельных табуретках. Мать Кахира пекла вкусные лепешки и угощала детей, если не было мужа Асхаба. От одного его взгляда хотелось спрятаться под стол. В бараке знали, что он сидел на «строгаче» за бандитизм.

— Да не бойся, — говорит Кахир. — Он не дерется.

Забежал за приятелем. Мать Кахира плакала, уронив лицо в ладони. Тут же утерлась, сказала с всегдашней виноватой улыбкой, что сына нет, отправила в магазин. «Возьми вот, еще теплая», — сунула в руки половинку лепешки.

Кахир стоял в очереди за хлебом, потому что начались перебои, иногда не хватало. Особенно белого. «Чернушки мы понаелись. Ты нам, Томка, больше пшеничного заказывай». — «Да кажный раз заказываю. Не везут черти полосатые», — отбивалась, как могла, продавщица.

— Икорки возьмите, бабы. Выручайте.

В одном углу стояла бочка с тихоокеанской селедкой — ее брали охотно. В другом углу — фанерная бочка с красной икрой и с деревянной лопаточкой посередине, чем изредка накладывали женщины икру в литровые банки, а чаще, особенно летом, хвалились своей, сделанной по-домашнему.

Ваня вспомнил, что мать наказывала купить хлеба. Когда подошла очередь Кахира, попросил для себя две буханки.

— А деньги?

— Потерял, — зачем-то соврал Ваня, хотя продавщица не раз давала в долг.

— Ладно, потом занесешь.

Они весело болтали по дороге к дому, отламывая запашистую корочку у буханки. В центре барака тамбур и большая кухня с дровяной печкой и электроплитками, — здесь собиралась пацанва, если не было взрослых. Вечером, когда на улице стемнело, решили на кухне поиграть со скакалкой, но там сидел на табуретке мужик по кличке Кудым и точил топор. Точил неторопливо и так старательно, словно собирался заниматься этим всю ночь.

— Что топор острый, дядя Кудым?

— Для кого Кудым, а для тебя, сопля зеленая, дядя Савелий. — Он протянул вперед топор. — На-ка, глянь.

Ваня осторожно приложил к лезвию палец, и тут же выступила кровь из пореза. Во взгляде и лице Кудыма что-то испугало. Он убежал и никому не сказал про топор.

Ночью Кудым зарубил остро отточенным топором Асхаба в собственной кровати. Как позже рассказывали в бараке: Кудым давно подозревал жену. В тот день громко заявил, что у него ночное дежурство. Явился в полночь. Осторожно ножом скинул дверной крючок. Дважды прошелся по спине Асхаба, а когда он свалился на пол, то хотел порубить и жену. Женщина оказалась проворной, швырнула под топор подушку, метнулась стрелой в дверь. Половину суток пряталась в сопках босая, в нижнем белье, пока не увезли Кудыма на милицейской машине в Усть-Омчук.

Мать отправила Кахира по бараку исполнять «суру», раздавать людям конфеты и печенье. Как положено по обычаю предков. Зашел он к однокласснице Томке, сунул в руки кулек с конфетами и печеньем. Когда вышел, сквозь плохо прикрытую дверь, услышал громкий голос Томкиной матери: «Добегался поганец ингуш! Так им и надо… И ты, Вовка, смотри у меня, добегаешься».

Кахир подкараулил на крыльце соседку, опрокинул ей под ноги ведро с помоями, делая вид, что запнулся случайно.

— Гаденыш! — заверещала Томкина мать. Ловко ухватила за ухо и влепила затрещину с такой силой, что он свалился с крыльца: — Нарошно облил, стервец. Да?

Собрание рудничного коллектива в клубе. На заднике сцены большой портрет вождя. Под портретом президиум. Докладчик обильный телом и лицом пожилой мужчина, красномордый, бровастый, — директор рудника. Оглядывает зал.

Член президиума отлепляет задницу от стула.

— Будут вопросы к докладчику?

Из первых рядов поднимается Цукан, встает в пол-оборота к залу.

— Товарищ Потапов, скажите, почему у проходчиков зарплату срезали на треть?

— Расценки были завышены. ПТО провел хронометраж рабочего времени, мы упорядочили цены за куб.

— Получается, чем больше работаем, тем меньше получаем! Вы бы, директор, разок в шахту спустились, чтоб понять.

Из зала выкрики:

— Да он в ствол не пролезет… Разъелся, под ним клеть рухнет.

— Хамить, товарищи, не надо. Что вы там прячетесь за спины…

Выходит молодой парень, встает рядом с Цуканом.

— Я не прячусь, я тоже против уравниловки!

— Полюбуйтесь…

Директор обращается к президиуму.

— Развели демагогию. Я не позволю вам мутить народ. Давно лагерной баланды не хлебали, да?! Не нравится — держать не будем.

Усаживается в президиум.

— Товарищи, еще есть вопросы?..

Цукан после собрания ведет сына по поселку к магазину. Покупает водку, папиросы. Бутылку лимонада отдает сыну. Деревянные ящики из-под вина — импровизированный стол. За столом трое мужчин возраст 40–50 лет. Выпивают.

— Как дела, Динамит?

— Дела у прокурора. У нас зарплату срезали. Только надбавки спасают…

— Возьми, Динамит, в бригаду. Я помощником взрывника в штреке пластался.

— Аркаша, я рад бы. Но нас трое на весь рудник осталось и то сидим без работы…

— А ты, Зюзя, что скажешь?

— Полная задница! Жену сократили из электроцеха. Меня переводят на Транспортный. Чтоб им!..

— А денег-то хоть займешь?

— Что за базар, Аркаша? С собой три рубля… Пойдем, мою Ленку раскулачим.

— Да есть у меня червонец…

Взрывник Трехов по кличке Динамит, протягивает десять рублей.

— Ванька, иди чокнемся. Тост говорить умеешь?

Ваня подходит к мужикам с бутылкой лимонада.

— За нашу победу!

Мужики смеются. Хвалят:

— Правильно, пацан.

Подходит, запыхавшаяся Анна Малявина.

— Я по соседям бегаю. Ванюшку ищу… Они расселись, выпивают.

— Вот тебе десять рублей, Анна. С получки перешлю денег. Ваньку возьму с собой. У моего кореша Маркелова побудет месячишко. У него там две дочки. Не пропадет. Потом о твоем трудоустройстве на Теньке похлопочу…

Вечер. Трое молча идут к бараку. Каждый думает о своем…

Аркадий Цукан, как никогда веселый, перебирает вещи, упаковывает рюкзак, он уверен, что подзаработает денег и тогда они смогут съездить на материк. «Оглядимся. А там видно будет», — говорил он. И это их будоражило, согревало так, словно южное солнце пробилось в комнату сквозь ситцевые занавески.

В июле Цукан вернулся в поселок поздним вечером, прокопченный, в рваной спецовке, с недельной щетиной на лице.

— Заболел? — ахнула Анна Малявина, помогая снять походный рюкзак.

— Нет, председатель придурок. Моторист — пьяница. Шурфовку не провели. Участок дерьмовый. Съем пятьдесят грамм за две смены. За один харч я горбатиться не согласен.

— А меня из электроцеха уволили, сокращение штатов. Грозятся наш рудник закрыть.

О закрытии рудника разговоры шли давно. Упала добыча золота. Аркадий двое суток таскал за собой сына по знакомым, выпивал, но умеренно. Вел с приятелями долгие разговоры. Понял, что не возьмут никуда даже разнорабочим. Когда заначка кончилась в ноль, то занял у соседей десять рублей и засобирался в дорогу.

— Вот тебе пять рублей, Анна. С