— Ну бросил он тебя, и чёрт с кобелем, чего реветь? Держи… — Тётя порылась в сумочке, достала упаковку с маленькими белыми таблетками и протянула её маме. — Это от нервов, одну перед сном, остальные — по надобности, но не больше трёх в день.

Моя энергичная и жизнерадостная тётя работала в аптеке и всегда имела при себе целый арсенал пилюлей, мазей и капель.

И действительно, с белыми таблетками мама стала поспокойнее. Пока в один прекрасный день, правда, таковым он мне сначала не показался, не успокоилась насовсем.

— Передозировка, — сказал врач.

— Самоубийство, — сказал полицейский.

— Не реви, — сказала тётя и капнула в мою чашку что-то розовое.

Тут-то я и заметил, как красиво играет солнечный луч с подвеской хрустальной люстры. Кажется, я несколько часов наслаждался этим зрелищем. А потом ещё несколько дней ходил под впечатлением.

Соседи и родственники печально качали головами и шептались:

— У мальчика шок.

Сделанная после похорон фотография сохранила наши с тётей умиротворённо улыбающиеся счастливые лица на фоне скорбной и удивлённой толпы.

Тётя усыновила меня, и мы зажили хорошо, счастливо. Когда я отказывался делать уроки или наводить порядок в своей комнате, тётя принимала таблетку и улыбалась. Против страха перед контрольной, тётя давала мне капли, и я с радостью шёл в школу и так же радостно несколькими днями позже приносил домой двойку. К счастью, у тёти были лекарства и для учителей! Чем только не болеют педагоги: тут весь алфавит от «а» как адипозитас, через «г» как геморрой да «и» как импотенция, до «я» как язва.

В общем, слава фармацевтике, я спокойно и счастливо закончил школу, не менее спокойно и счастливо выучился на повара и нашёл прекрасную работу в заводской столовой. Появились, правда, побочные действия: после капель подёргивалось левое веко, мази вызывали зуд и сыпь, а из-за таблеток в голове был туман, но эти мелочи не мешали великолепно себя чувствовать. Комплексы, стресс, любовные переживания, страхи и печали, всё то, что мучало и изводило одноклассников и сокурсников, меня, благодаря тёте и её каплям, не касалось!

Я не был самым богатым, успешным или популярным, но однозначно самым счастливым человеком из всех знакомых. Конечно, не считая тёти, достигшей последней ступени дзен-буддизма, когда догадалась смешивать розовые капли с половинкой синей продолговатой таблетки.

Даже приближающаяся электричка не смогла вывести эту необыкновенную женщину из состояния умиротворённости и спокойствия.

На похоронах я с тёплым смешком попрощался с улыбающейся даже в гробу тётей. Остальные, как всегда, куксились. Что тоже было по-своему весьма забавно.

С тех пор прошло много лет, я женился и развёлся, был уволен и нашёл новую работу. Случались в моей жизни и болезни и мордобой с кражей. Начали выпадать волосы и побаливать печень, но ничто не могло поколебать счастья, формулу которого мне завещала запасливая тётя.

Я часто и с благодарностью вспоминаю эту необычную женщину, она подготовила меня к настоящей жизни.

Я принимаю розовые капли и с улыбкой смотрю новости, глотаю синенькую пилюлю и не боюсь выходить на улицу, кроме того синенькая побочным действием подавляет голод. Половинка белой таблетки помогает сохранять спокойствие: не вздрагивать при звуках выстрелов и не пугаться валяющихся здесь и там трупов. Ещё аскорбинку за щеку — и я, непроизвольно подмигивая, почёсывая сыпь на лысине и не помня, куда и зачем вообще-то иду, счастливо смотрю на перепуганные и измождённые лица прохожих.

Верно подметила тётя: беды не из-за проблем, а из-за нашего к ним отношения.

Александр Грубиноски. Оз

Синяя малолитражка неслась по шоссе, бодро шелестела по асфальту резина. В машине сидело двое. Усатый мужик за рулем без конца поправлял торчащие лацканы черного фрака, накинутого прямо на застиранную майку, и беспощадно давил на акселератор. Приятель, что ерзал на заднем диване, тоже был одет несколько странно, пестрый веселенький «леотар» обтягивал худое тело, а красный шутовской колпак был сдвинут на затылок.

Усатый опустил стекло и втянул ноздрями воздух.

— Чуешь пряный запах моря, Бим? — обернулся он. — Это запах свободы, дорогих женщин и сигар «Cohiba Behike».

— А ты, правда, уверен, что мы сумеем проскочить пост в этом наряде? — Бим утер лицо колпаком. — И откуда, ты, кстати, взял это дурацкое имя?

— Почему дурацкое, — пожал плечами усатый. — Нормальное цирковое имя. Был когда-то такой дуэт… Бим и этот, как его… Боб.

— Так ты, значит Боб, а я вот, всего-навсего, Бим?

— Да, все верно.

— Давай тогда, лучше я буду Боб.

— Хорошо, пусть ты будешь Бобом, — хмыкнул усатый.

Мужичок в «леоатаре» о чем-то задумался и еще раз промокнул лицо колпаком.

— Нет, давай все-таки, я буду Бим, — потом присвистнул и добавил. — Ну и вид у нас с тобой, Боб.

— Все, что было в машине… Не думай о колпаке, думай о мешке денег в багажнике, ради шелеста целого вороха бумажек можно и голыми проскочить… Ты же не голый?

— Не голый, но в промежности жмет, сижу, как раскоряка… сдается клоун этот или акробат был лилипутом. Себе вон, смотрю, фрак отхватил.

— Послушай, Бим. Если бы ты не завалил этого барыгу, ушли бы по-тихому… Ты какого черта вообще «пулять» начал?

— Показалось, что у него «ствол» в пиджаке, — Бим погрустнел и уставился в окно.

— То-то, показалось, — усатый сплюнул себе под ноги. — Своей пальбой всю полицию на уши поставил… Барыга с пулей в животе, а это тебе ни кошелек на «рывке» подрезать, статья-то совсем другая, два минойских алабастрона вдребезги, а могли бы с собой прихватить, зеркало расколотил, пистолет потерял… и теперь еще рассуждаешь, кем тебе быть Бимом или Бобом.

— Послушай, Боб, — Бим почесал грудь и скривился. — А ты, точно знаешь, что тот балаган с площади поехал именно этой дорогой?

— А куда им еще ехать, — хмыкнул Боб. — Дорога к морю, а море это свобода… Так что, не причитай. Остановят, скажем, что от своих отстали, чем мы не цирковые… Ты, главное, не забудь, что Бим это ты… Вон, твою мать, похоже на ловца и зверь бежит…

…Рыжий полицейский офицер поправил ремень на огромном животе, что-то буркнул в рацию и вразвалочку подошел к машине. Заглянув в салон, приветливо улыбнулся.

— Антре… — хихикнул он. — Неужели циркачи?.. Надо же, стоишь здесь себе, жаришься под солнцем, жалеешь, что не попал на представление с этой службой и тут хвала провидению… вот так вот запросто…

Боб кивнул:

— Да, лейтенант, своих догоняем… Даже переодеться вчера не успели, ох и сладкие девки у вас в городе, почти гуттаперчевые.

— Может и так, — рассеянно промычал полицейский и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. — Ну и пекло, уже две бутылки минералки осилил, — сообщил он и задумался. — А как у нас с документами?

— Плохо, — развел руками Боб. — Все у хозяина… суета сует и всяческая суета, как говорил один великий человек, не помню кто.

— Надо бы помнить, — усмехнулся полицейский. — Сказал это третий еврейский царь… У нас его называют Соломон, или же Иедидиа, а еще болтают, что ему поклонялись джинны, а держать в узде джиннов это уже серьезно, это вам не «кабриоль» отработать… Вы бы, все-таки, вышли из машины, господа артисты.

Подельники переглянулись. Боб кивнул, вылез первым и запахнул фрак:

— Позвольте представиться… Сегодня на манеже Бим и Боб. Боб это я.

Бим почесал промежность, широко расставил ноги и где-то на самой зыбкой грани наличия слуха затянул «Выход гладиаторов».

— Ну да… напарник говорил, что пару часов назад шапито вытянулось в сторону моря, точно змея, — полицейский сдвинул фуражку на затылок и запустил пятерню в свои огненные вихры. — Как называется?

— Что называется? — Боб глянул куда-то в сторону.

— Ну, цирк, как называется? — лейтенант прищурился.

Боб уставился в небо, а Бим пожевал губами и вдруг отчаянно ляпнул:

— Оз!

— Оз? — переспросил полицейский. — А не слишком громко для балагана?

— Хозяин так решил, — пожал плечами Бим. — А нам разницы нет, лишь бы сборы были хорошие.

— А вы кто у хозяина? Ну, клоуны там… акробаты, — не успокоился полицейский. — Я цирк страсть, как люблю… помню в детстве проезжал через наш городок балаган, вместе с ними и рванул…

— Я жонглер, — чуть замешкался Бим. — А вот он фокусы показывает, — и ткнул пальцем в Боба.

— Жонглер… здорово, — лейтенант цокнул языком. — Может, что-нибудь изобразишь?