освещение — это все его организаторские заслуги! А сейчас ему лет, примерно, 45-47. Высокий (его за глаза «верстой коломенской» прозывают), под метр девяноста — а это сейчас рост исключительный, волосы длинноваты, уже с сединой. Худощавый, я бы даже сказал — худой. Но складный, без присущей худым, высоким людям, сутулости. И глаза внимательные, умные. Поздоровался за руку, извинился перед дедами:

— Добрый вечер, Трофимычи! — это он к дедам значит — Тут такое дело… Вы уж извините нас, что беспокоим, только дело… Ну — про Гнездилина вы и сами знаете! Вот решили заехать, а то сплетни какие-то ходить стали, вроде как внук ваш… вот — Юрка… чего-то там говорил.

Было видно, что Никифорову не очень-то и удобно, и что не верит он во всю эту чепуху, но тем ни менее — на меня он смотрит внимательно.

Участковый, тоже вот «верста коломенская» — чуть поменьше Никифорова. Седой, лет пятидесяти, мужик в форме, с погонами старшины на плечах. Бровастый, сурово супиться, взгляд отводит. «Степан Афанасьевич! Точно!» — я вспомнил, как его зовут. Я еще по малым годам с ним не сталкивался. Но в поселке его побаивались — фронтовик с несколькими орденами, он не склонен был потакать ни пьянчугам, ни пьяным водилам. Да и с семейными дебоширами был суров. Пацаны старались обходить его стороной — ну так, на всякий случай. Береженного, как известно, и Бог бережет! Потом, уже когда я подрос и периодически бедокурил, Семенов уже не работал у нас в поселке. Толи перевелся куда, толи вообще на пенсию ушел.

«А ведь он в эту затею, с «переговорить с Юркой Долговым» — не верит! Вон как скептически губы кривит, глаза отводит. Весь вид такой — «да ну чё вы херней маетесь! Чё сплетни какие-то собираете!».

«Дядя Ветка, тот видно, что переживает, извелся уже весь. Глаза красные, небритый, щеки впали. Ну да, они же уже пятый день по болотам рыщут! Сапоги вон, в грязи! Штаны тоже изгваздал все!

«А ведь, получается, что он старика-то Гнездилина даже любил! Как к родному отцу относился. Ну да, ведь тот его фактически и вырастил, если с войны здесь с бабкой этой окаянной живет!».

Дядя Виталя подошел к крыльцу и присел передо мной на корточки:

— Юра! Тут мать говорила, что вроде как ты знаешь, где отец мой. Ты, если чё, скажи! Найти ж его надо, ну — сам пойми!

«Да уж! Как скрутило-то мужика!»

— Дядя Ветка! Не знаю я ничего точно… может привиделось чего, или приснилось — да матушка твоя чё-та нагородила! — вот врать-то как не охота, да и не умею я! Всегда «встревал» по жизни, когда кому-нибудь, даже в мелочи пытался соврать!

— Так чё ты видел-то — нам скажи, а мы уж проверим, так оно или нет!

Никифоров стоял, внимательно слушая, а участковый — по ограде взглядом шарил, видно непорядок какой выискивал.

— Говорю же… вроде как приснилось! Островок там небольшой совсем… трава сухая, прошлогодняя… березок совсем молодых несколько штук. Ружье на одной березке, на сучке висит и вещмешок под деревом стоит. И все! Правда — все! — ага, именно так или примерно так и рассказывали в прошлом, как нашли вещи старика.

Видно было, что дядя Ветка — разочарован.

«Ага, прямо я вот так должен все развидеть и все-все доложить!».

— Дядь Ветка! Пять дней прошло, ты ж понимаешь, что — все! Навряд вы его живым найдете! Возраст опять же — сердце там или еще чего! — я пытался как-то отвлечь мужика, который ушел в себя.

Тот поднял голову, повернулся к дедам:

— Дядьки! Вы тут все болотА вокруг как свои пять пальцев знаете! Где такое может быть?! Проверить бы, а!?

Дед посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну вот что ты все языком мелешь-то?!», потом повернулся к «брату Ганадию».

— Гена! Это вроде как на Крылышках такие островки есть?

— Сам вот думаю! Погодь… Не-е-е… На Крылышках — там вовсе островки малюхошные, без деревьев! Эт скорее — на Бесарабке! Ну не на Кругленьком же — там вообще одна топь!

Никифоров стал выспрашивать дедов, как туда лучше проехать, как людей поближе подвезти. Гнездилин сидел насупившись, уйдя в себя. Участковый же рассматривал меня с каким-то новым интересом.

«Вот это — не надо мне, этот интерес правоохранительных органов!».

Потом как снова меня кто-то за язык потянул:

— Александр Харитонович! Дядя Ветка же у вас снабженцем работает?

— Ну… можно и так сказать, — Никифоров отвлекся от дедов, которые уже согласились сами проехать и посмотреть те места, которые более или менее подходят под мое описание, — а что ты хотел?

— Переведите его на год-два куда-нибудь на другую должность! Разобьется он на машине, в аварию попадет! Повредит позвоночник и обезножит совсем! — «вот что я несу! мама дорогая! кто меня за язык тянет-то?!».

— Товарищ Семенов! — «Участковый и так уже смотрелся ОЧЕНЬ удивленным, поднял брови еще выше», — Вы как ружье это найдете, дяде Ветке его не отдавайте, а то он с него застрелиться, когда инвалидом станет!

«Пиздец! Кино и немцы!».

Слава Богу, что было потом, я помню смутно — у меня опять так разболелась голова, что в глазах потемнело! Потом я потер нос и обнаружил, что из него у меня течет кровь. Деды захлопотали, подхватили меня, и под управлением бабы Маши, выскочившей на крыльце — утащили вновь на диван. А там я как в воду провалился!

В себя я пришел только к обеду следующего дня. Вот так еще что-нибудь «брякну» своим языком — и алга! — как говорят сибирские аборигены, татары. «Са св-я-а-аты-ы-ымя упоко-о-о-й!»

Что же со мной происходит? Вот ведь понимаю же, что сидеть мне нужно «пришипившись»! «Тихенько-тихенько»! А язык мой, поперед головы забежать норовит. Или это мое подростковое тельце такое вытворяет?!

Кое-как выйдя из комнаты, буркнул — поприветствовал бабу Машу. Сходил «до ветру» в уличный сортир и умылся. Чувствовал я себя более или менее нормально. Только голова была какая-то «чумная», как после долгой болезни. Бабушка налила мне чаю, поставила на стол тарелку блинов. Была она не то, чтобы хмурая, но невеселая, задумчивая — это точно.

Я боялся даже заговорить о том, что было вчера.

— Нашли ведь старика-то! Деды утром уж назад приехали, рассказали! — бабушка не глядела на меня, возилась возле печки.

Оказывается,