Мама была права: жизнь идет полосами. Ивану Владимировичу посреди неурядиц очень повезло: востоковед В. С. Голенищев, испытывая материальные затруднения, выбрал Волхонку, а не заграницу, для продажи оригинальных шедевров своей древнеегипетской коллекции. Музей вышел за рамки слепков и копий. В это же время Ивану Владимировичу предложили квартиру непосредственно в Музее на Волхонке, просторную, многокомнатную, но он отказался — слишком дорог ему был Трехпрудный, где выросли его дети и прошла лучшая часть жизни.

Еще продолжалась интрига Шварца, а тут и новый удар. Оттуда, откуда никто не ждал. В «Русских ведомостях» от 5 августа 1909 года появилось сообщение: «На днях в читальном зале Румянцевского и Публичного музеев обнаружено злоупотребление с книгами одного из постоянных посетителей библиотеки некоего литератора Л. Кобского, писавшего в декадентских журналах под псевдонимом «Эллис». Этот посетитель из выдаваемых ему книг для чтения вырезывал страницы текстов и брал себе. Проделка была замечена одним из служителей…»

Марина пишет Эллису: «Если с вами что-нибудь сделают, я застрелюсь!»

Это был друг — и общая влюбленность — сестер Цветаевых. Домашнее прозвище — Чародей. Он занимает сестер головокружительными разговорами и веселит искусством перевоплощений. Ася запомнила:

«Взмах трости, ее ожесточенный стук о тротуар, он летел, как на крыльях, в чем-то немыслимо-меховом на голове (зимой, в морозы). Но шла весна, кончились меховые шапки, и Эллис снова был в своем классическом котелке. Войдя, легким движением руки его иначе надев, вздернув бородку: «Брюсов!»

Брюсов был его кумир. Нежно любил он и Андрея Белого. Любил? Перевоплощался в них, едва назвав. Скрестив на груди руки, взглянет, надменно и жестко, что-то сделает неуловимое с лицом — «Валерий Яковлевич» тех лет, когда он писал: «желал бы я не быть Валерий Брюсов!» На время чтения этой строки Эллис был им, за него, как Наполеон за уснувшего на миг часового. Но начнет рассказывать о Борисе Николаевиче — и уже сами собой взлетают в стороны руки, обняв воздух, глаза стали светлы и рассеянны, и уже летит к нам из передней в залу не Эллис — Андрей Белый!»

Было у него и еще одно свойство: насмешлив, неблагодарен до самого мозга костей, надменен к тому, у кого ел, повелителен к тому, от кого зависел.

Кобылинский рифмовался с Кобылянским (Тигром). Лев Кобылинский — Эллис — ввел Марину в литературные круги Москвы. Они познакомились зимой 1907/1908 года в доме Лидии Александровны Тамбурер. Книгу прозы Бодлера «Мое обнаженное Сердце» в его переводах (М.: Дилетант, 1907) он надписал: «Дорогой Марине Ивановне Цветаевой от горячего поклонника ее чуткой, глубокой и поэтической души. Эллис».

Ему — ее поэма «Чародей»:

Эллис неловко, пугано оправдывается перед общественностью: дескать, перепутал музейные книги с собственными, принесенными в музейный зал для занятий. От наказания ему удалось уйти, но на отношениях с Цветаевыми осталось пятно, переступить которое было предельно трудно или невозможно, и вообще пришлось уехать — с 1911-го он сопровождал Рудольфа Штейнера в лекционном турне, затем обратился в католичество, жил в Италии и Швейцарии: в Базеле, с 1919-го и до конца жизни — в Локарно.

Но 2 декабря 1910 года Марина пишет Эллису письмо, в котором, кроме прочего, касается «Антологии», единственного коллективного сборника, вышедшего в издательстве «Мусагет» (июнь 1911). Она просит его о некоторых поправках в стихотворении «Мальчик с розой» среди вещей, данных ему для «Антологии» и не вошедших в ее первую книжку «Вечерний альбом». В итоге было опубликовано два стихотворения: «Девочка-смерть» и «На бульваре». «Мальчик с розой» в «Антологию» не попал. Позже эти стихи вошли в раздел «Деточки» второго ее сборника «Волшебный фонарь».

Лето 1910 года Марина и Ася — поначалу с ними был и брат Андрей — провели под Дрезденом, в местечке Белый Олень (Weisser Hirsch). Сикстинскую Мадонну в Дрездене они рассматривали вместе с отцом. Затем отец, как всегда, уехал по своим делам. Жили сестры в доме пастора Бахмана, который бесконечно играл на рояле, осознавая себя великим композитором. Он сочинял симфонию, в которую никто не верил. Фрау Бахман сердечно опекала сирот. Марина отправляет отцу открытку с видом Дрездена 16/29 июня 1910-го: «Милый папа. Пишу тебе из Дрездена куда мы с Асей приехали сегодня купить некоторые вещи. «Weisser Hirsch» лежит в котловине. Горы в другом роде, чем шварцвальдские — менее приветливые. Целые дни льет дождь. У пастора кроме нас несколько пансионеров-мальчиков».

Прекрасный Белый Олень оказался для них местом малоинтересным, глубоко мещански-добропорядочным и значительного следа в творчестве Марины не оставил.

Тринадцатого июня Ивана Владимировича заочно уволили с поста директора Румянцевского музея. Иван Владимирович уединяется в сельской местности, создает и затем выпускает две работы: «Московский публичный и Румянцевский музеи. Спорные вопросы. Опыт самозащиты» (М.; Дрезден, 1910) и «Дело бывших министра народного просвещения тайного советника А. Н. Шварца и директора Румянцевского музея тайного советника И. В. Цветаева — заслуженных профессоров Московского университета» (Лейпциг, 1911). Сенат оправдал его.

Куда более волнующей — для Марины — была осень

1910 года. Прежде всего — в Трехпрудном появился Макс, Максимилиан Александрович Волошин, сам по себе чудо из чудес. Его хотелось гладить по густоволосой голове, и он им это позволил. Сама Марина была острижена наголо (повредив волосы перекисью водорода) и в чепце. Волошин попросил снять чепец и сказал: «Вы удивительно похожи на римского семинариста. Вам, наверное, это часто говорят?» Эта сценка отозвалась в ее письме ему 5 января 1911 года: «Один мой знакомый семинарист (Вы чуть-чуть знаете его) шлет Вам привет и просит Вас извинить его неумение вести себя по-взрослому во время разговора Простите бедному семинаристу!»

Он заливал хозяек дома обильнейшим обаянием и читал свои стихи без ограничений. Он рассказал им о Черубине де Габриак и Аделаиде Герцык. Обе сестры были званы к нему в Коктебель.