И жар перетекает в прохладу мягкого ушка.

Бабушка немного волшебница. Я потом про это еще расскажу, что она умеет делать.

Еще она засыпает раньше меня, и я этого очень не люблю. Как будто весь мир меня оставил и ушел, поэтому я расталкиваю бабушку, а она спросонья пугается и ворчит.

Обычный летний день в деревне.

Жара, тишина с монотонным куриным «ко-ко-ко-ко-о-о-о-о-о», собака спит и вздыхает, деревья шумят, бабушка возится на кухне, папа на работе — скучно.

Энергия жмет в ребрах.

Некоторое время прыгаю на пружинной кровати, стараясь стукнуться головой об потолок — не получается.

— Кому сказала — прекрати! Сколько детей вырастила — такой ненормальной еще не было! Только лишай вылечила, сейчас не хватало еще ноги переломать! Я все слышу — сойди с кровати!

Я на время затихаю и сажусь возле окна — смотреть на полоску моря вдалеке.

Лишай меня не очень беспокоил, не понимаю, чего они все так всполошились — даже поехали куда-то на болото рвать специальную траву череду. Бабушка ее заварила, и потом я сидела по вечерам в своем тазике и плескалась, а папа сказал, что я уже здоровая кобыла, вон — в тазике еле помещаюсь.

Окрест не видно ни души, как будто все люди вымерли, и собаки, и коровы, только шелест веток груши возле окна, да возле ворот слегка покачивает жесткими ремнями-листьями драцена.

Хорошо бы надрать этих листьев, да нарвать из них тонких полос, и потом сплести себе пояс для лука и стрел. Но бабушка сказала — только тронь драцену, она мне для подвязки помидоров и лобио нужна!

Иногда ветер взметывает простыни, и они хлопают, слепя глаза белоснежными боками, потом опадают, и после — втрое тише.

Скучно.

Энергия распирает и требует выхода.

Никого не видно — куда все дети-то подевались?

— Ба-а-а-а, — начинаю я зудеть, — а когда мы на речку пойдем?

— Еще не хватало солнечный удар получить. Да одну куда я тебя отпущу? Забыла, как ты ногу порезала на берегу? Отец тебя на своем горбу притащил домой, кровь хлестала — еле остановили подорожником. Посиди немножко, что за ребенок, откуда ты взялась на мою голову?

Сижу.

Жарко.

Скучно.

Во дворе тоже скучно и жарко, захожу обратно. Шлепаю босиком по свежепомытому полу — шлепки звонкие, но это развлечение на пять минут.

Энергия добралась до черепушки и распирает ее изнутри, как веселящий газ.

Осматриваю обстановку — вот диван, а вот шкаф: что-то я с ними еще ничего не делала.

Забираюсь на шкаф — там слой пыли и старые игральные карты. Я умею играть в «свинью», в «туалет» и «фурт», но сейчас не с кем, да и колода неполная, зачем я их трогала — только в пыли выпачкалась.

Стукаюсь затылком об потолок — не больно, но стоять неудобно.

Смотрю вниз — высоко! Не раздумывая, спрыгиваю на диван. Он шепотом взвизгнул и покачал меня на жестких пружинах.

О! Отличное ощущение — высоко и страшновато. Здорово, что я такая ловкая! Живот слегка скрутило — этого мне и надо! Не так, конечно, как я прыгала со второго этажа на кучку песка, пока бабушка ушла в нижний огород, но тоже ничего.

Упоительное ощущение надо повторить.

Повторяю.

Диван жалобно крякает, но молчит.

Бабушка, позвякивая посудой, примолкла и на всякий случай предупредила:

— Если что-то себе повредишь — не вздумай выть, а то приду и добавлю.

Мне так весело, что я влезаю на шкаф уже на скорость: стул, ногой на полку, подтянуться, животом на деревяшку — всё!

Прыгаю.

Диван грозно хрюкнул.

— Что-то мне не нравится, что ты там тихо сидишь. Подожди, дай-ка белье повешу и доберусь до тебя, намотаю твои косы на руку…

Голос слышится издалека — бабушка унесла тазик с бельем, я еще раз взбираюсь на шкаф, внимание ослабевает, я прыгаю и обдираю ногу о деревянный подлокотник.

Диван отомщен! Подлый и гнусный предатель!

От боли — искры в глазах и жужжит в голове.

Валюсь набок и закусываю руку, чтоб не орать.

Боюсь посмотреть — что же там с ногой?

Все-таки смотрю — на ноге болтается лоскут кожи, а под ней — что-то белое.

Кость, что ли?!

— Вот я сейчас приду и посмотрю, что ты там натворила, — приближается бабушкин голос, я наспех разглаживаю пальцами кожу обратно на ногу.

— Это что такое?!

— Ба, мне не больно совсем, — быстро говорю я и закрываю рану руками.

— Покажи. Покажи, змееныш, что ты сделала!

Бабушка внимательно смотрит на рану — почему-то даже крови нет, просто нога синяя.

Дальше она молчит, потом набирает воздуху и начинает причитать:

— Смерть моя, — говорит она вполголоса, но так страшно, что лучше бы кричала, — смерть моя и не проснуться завтрашним утром! Джандаба[9]!

Причитания ее я знаю наизусть — они уже устоялись и отлились в форму корсиканской баллады: тут перечислены все ее беды за всю жизнь, надежды на спокойную старость и горькое разочарование от последней внучки, которая отравила ей эти надежды.

Я покорно внимаю, а сама припоминаю все, что бабушка рассказывала про мамино детство, и ничего особо криминального в своем поведении не вижу.

Нога обработана, перевязана, баллада спета, день окончен, папа пришел и выслушал отчет о моих прегрешениях, небо усыпано огромными звездами, темнота прикрывает оркестр кузнечиков.

— Господи, пусть этот ребенок вырастет, дай мне сдать его на руки матери живой и здоровой, — молится бабушка своему глуховатому, но в целом отзывчивому Богу перед сном.

Я виновато молчу — нога уже не болит.

— Тебя на третий день из дома выгонят, задницей дверь откроешь, — привычно обещает бабушка, пока я обнимаю ее всеми конечностями.

— Кто выгонит? Мама?

— Свекровь! Когда замуж выйдешь, — свирепеет бабушка. — Или муж, еще вернее.

— За что? — искренне удивляюсь я. — За то, что нога ободранная?

— И за это в том числе. Молчи уже, — стукает бабушка меня напоследок. Звезды светят в окошко, трещат сверчки, папа храпит, собака перелаивается с товарками.

Счастье медленно закрывает глаза и засыпает до утра.

— Это что за восклицательный знак у тебя на ноге? — сочувственно спросил молодожен много лет спустя. — Не могли тебе родители пластическую операцию сделать?