Когда ребенок отрастил себе зубы, заботу о его откармливании взял на себя виноватый, но энергичный молодой отец. Для начала он начитался умных книжек про воспитание детей и усвоил, что детям нельзя потакать в капризах: пусть едят, что дали.

Молодой папа наливал полную порцию соуса — мясо с картошкой в томатной подливке, — решительно сажал Тейку перед собой, повязывал ей салфетку, целиком закрывающую жертву, и целеустремленно заталкивал по полной ложке в детский организм через равные промежутки времени. Бабушка и я молча слушали процесс из соседней комнаты.

— А ну-ка быстро открыла рот, — командовал папа, — раз, два — прожевала, проглотила! Ну?!

Детский организм послушно открывал рот и складировал пищу во всех укромных уголках рта — за щеками, под языком, под нёбом, но, в конце концов, свободное пространство заканчивалось, и Тейка начинала давиться и завывать, от чего все запасы вываливались изо рта на салфетку. Молодой отец выходил из себя, швырял ложку и убегал на лекции, а бедную Тейку утешала бабушка и кормила простым супчиком, который та глотала с заметным облегчением.

— Еле держусь, чтобы не лезть, — сетовала бабушка, дожидаясь, пока ребенок прожует вермишель и картошку, — если влезу — стану плохая, а мне это зачем?!

Но в один прекрасный день бабушка не выдержала.

Тейка в очередной раз натолкала еды за щеки, попыталась продавить в горло, которое отвергло предложенное кошмарное количество еды, и вся полупрожеванная масса выстрелила на ошеломленного папу.

— Я тебя сейчас задушу, негодяйка! — в бешенстве заорал молодой отец, Тейка в тон ему завыла, и бабушка ворвалась на кухню. — Ты мне рубашку испортила!

— Стыд тебе и позор, папаша! Это твоя первая дочь — а моя первая правнучка, чтобы ты знал! — схватила она перемазанную ревущую Тейку на руки, не помня себя. — Это тебе не твои студенты, на них ори, сколько влезет! Ну как двухлетний ребенок может прожевать такой кусманище мяса, а?! Она вам игрушка, что ли? Да хороший хозяин на собаку так не орет!

Я спряталась за пианино, молодой отец пронесся мимо и хлопнул дверью.

— Ну вот, — утешая всхлипывающую Тейку, пробормотала бабушка. — Теперь я буду плохая, ну и пусть. Но как на это смотреть и молчать, вот ты мне скажи?!

Я озадаченно сказала, что — да, смотреть и молчать невозможно, и на разъяренную бабушку смотрела с почтительным ужасом.

— Мама, — уговаривала бабушку вечером мама, — не лезь не в свое дело, пусть растят своего ребенка, как хотят! Ну хочешь, я с ними поговорю? Чтобы ты сама ее кормила?

— Как хотите, — оскорбленно отозвалась бабушка, складывая переглаженное белье. — Такие нервные все, прямо слова не скажи. По книжке ребенка растят! Книжки тоже люди написали, а не Господь Бог.

— Ну они молодые слишком, — вступилась мама. — Сами дети, хотят все сделать лучше, чем мы.

— Ага, — буркнула бабушка. — Уморят мне тут ребенка, а я смотри и молчи, как же.

Потом вздохнула и сказала:

— Он такой заботливый отец, только… чересчур строгий. С дочками отцы должны быть шелковые.

Я не понимаю, что за проблемы? Бабушка ведь для того и существует, чтобы детей растить! Вон мои родители отдали ей меня и в ус не дуют. И никто не нервничает!

— Спускайся сию минуту, скоро дождь пойдет, простудишься. — Сестра стоит под яблоней, задрав голову, на руках у нее — Тейка. Та хнычет и ерзает, сестре неудобно, она только и ждет, чтобы я спустилась и подставила свои уши.

— Куда бабушка уехала? — отзываюсь я сверху.

Яблоня — мое убежище. На нее забраться может только такой ловкий человек, как я, взрослые вообще не умеют — только со стремянкой, так что я могу не переживать: пусть зря не грозится.

— Уехала в свою деревню, — терпеливо отвечает в который раз сестра.

— А мне она сказала — в Коломхети![10]

Сестра фыркнула.

— Вот ты тупая, — раздражается она. — Это просто слово такое — чтобы ты отвязалась!

— А меня почему не взяла?

— Потому что там похороны! Спускайся, тебе говорят! Да что такое, бросили меня тут одну, мне и своего ребенка хватает, еще и ты! Ну и сиди там, ради бога!

Сестра уходит в дом.

Небо укуталось в серую шаль и клюет носом, окрестности стали зябкими и жалкими, как пьяница на вокзале, в мире не осталось ровно ничего хорошего, и только дерево меня могло спасти — дать приют, пока бабушка не вернется.

Дождь в самом деле закапал, ветерок усилился и провел пальцами по веткам, они строго зашелестели, обдавая меня брызгами.

Я осталась сидеть на дереве, которое медленно намокало, ветки перестали укрывать от влаги, ствол скользил, а я все высматривала, не покажется ли фигурка бабушки в черном костюмчике.

По красной раскисшей дороге шел одинокий мужик на нетвердых ногах и что-то бормотал. Бабушки нет, и сегодня ее ждать не имеет смысла. Окрестности стали декорацией ада.

Решимость во что бы то ни стало дождаться ее появления угасала.

Пришлось слезть с дерева и бесшумно пройти в дом.

Сестра с малышкой спали, и единственным человеком во вселенной осталась я одна.

Залезла под одеяло и стала вдыхать бабушкино лавандовое масло.

Скука и отчаяние туго запеленали меня и утащили в омут заплаканного сна.

А утром она приехала с тяжелой сумкой, полной листьев кежера-пхали[11], орехов, мелких корявых яблочек и зелени, аккуратно повесила в шкаф свой парадный шерстяной костюм и отругала меня за то, что я легла, не вымыв выпачканные в земле ноги.

Тейка на ее руках немедленно умолкла и стала гулить, сестра принялась печь «Жозефину».

Счастье наступило необратимо, как рассвет.

Яблоню срубили пару лет назад, потому что она постарела и высохла.

От Тейки было много беспокойства, пока она не подросла. Зато когда она стала более-менее осмысленным человеком, я превратила ее в адъютанта и компаньона для игр.

— Принеси мне мандарины, — томно приказывала я, лежа с книжкой на диване, и маленькая шустрая Тейка стремглав неслась на кухню и приволакивала мне полный подол оранжевых сочных плодов.