Разминая пальцы арпеджио, спросила Тему:

— Что бы тебе сыграть, детка?

— Та-та! — Барабаня, пострел разулыбался во все имевшиеся четыре зуба.

«Петрофф» звучал безукоризненно, одно удовольствие играть. Я решила исполнить «Болеро» Равеля, как нельзя лучше соответствующее шумовым эффектам, издаваемым Артемом…

Родители, отдавая меня, шестилетнюю, в музыкалку, не подозревали, что сыграли злую шутку. Выдающимися способностями я не отличалась, вот и пришлось восполнять их отсутствие упорством. Корпела до изнеможения, прямо до крови, капавшей из носа на белые клавиши… Сверстники бесцельно шлялись по дворам, а я часами напролет пилила гаммы, оттачивала технику этюдами, зубрила музлитературу и сольфеджио, казавшееся сложным, как высшая математика. Зачем, спрашивается? Выяснилось, затем, чтобы через семнадцать лет вернуться в ту же музыкальную школу, где училась, но уже в качестве преподавателя и получать мизерную бюджетную зарплатку, похожую на заплатку. Хоть на три ставки вкалывай, а больше прожиточного минимума не заработаешь…

— Я не виновата, — оправдывалась мама. — Кто бы мог подумать? Когда мы отдавали тебя в подготовительный класс, педагоги зарабатывали наравне с инженерами, те же сто двадцать рублей, это были неплохие деньги, ведь литр молока и белый хлеб стоили двадцать копеек…

А я и не винила маму с папой: если бы не они, вообще бы, наверное, загнулась, как говорится, откинула боты. Но просто занятия музыкой капитально оторвали меня от всего земного, насущного, лишили реалистичных представлений о мире. Я безнадежно отстала от ровесниц, учившихся в других вузах, носивших в сумочках «на всякий пожарный» дежурную зубную щетку, гигиенические тампоны, блистер аспирина на случай похмелья, мятые визитки с номерами таксистов и презервативы. Я представления не имела, как пользоваться резиновым изделием, поскольку осталась девственницей к двадцати четырем годам… Разве это нормально? Конечно, нонсенс! Но что мне было делать со своей молодостью, помноженной на консервативное добропорядочное воспитание, если в консерватории на десять девчонок едва ли приходился один завалящий парень? Музыкальная школа и вовсе детско-бабье царство. Ложа завистниц, не прощающих мельчайшего признака превосходства, будь то колечко на правой руке или… Или жених вдалеке.

Мечта о Греции стала моим протестом, вызовом нищете и унылости стародевичества. Разослав купоны бесплатных объявлений сразу в несколько газет, почти целый учебный год промышляла частными уроками. Мышковала, как называл мою репетиторскую практику папа. Снисходительный оттенок его выражения был, кстати, неуместен: мышковать достаточно трудно, легче осатанеть от непроходимой лени пубертатных охламонов и охламонок. К тому же приходилось экономить даже на таких мелочах, как маршрутки, дожидаясь муниципальных автобусов, и зашивать колготки. Во всем себе отказывала, чтобы скопить евро на турпутевку. Сумма уже почти набралась, когда меня настигла крупная неприятность: нечаянно приняла ухаживания папаши одного из учеников, десятилетнего Егора, втюхалась в пренеприятнейшую историю, подмочила репутацию…

Начиналось все вполне пристойно, невинно — Геннадий Александрович, забирая сына после занятия, пригласил меня на джазовый концерт в филармонию. Заранее купил три билета, а жена уехала к внезапно захворавшей теще. Ну, я и согласилась, почему бы и нет?.. В антракте мы пили апельсиновый сок и умничали, рассуждая об особенностях джаз-бандового свингования и импровизационной природе джем-сейшенов, Егор внимал музыковедческим терминам, как иностранной речи, не смея хулиганить от почтительности. После концерта мы втроем посидели в кондитерской «Кузина», поглощали пирожные, запивая некрепким чаем. Ген Саныч доставил меня домой на подержанном, но вполне элегантном «опеле», поцеловал ручку, поблагодарил за доставленное удовольствие. Потом еще несколько раз приезжал, приглашал, размахивая якобы пропадающими билетами, и мне ничего не оставалось, как отменять либо переносить частные уроки — источник накоплений. Мы и модернистскую драму посмотрели, и вердиевскую оперу «Травиата» послушали. Ребенок, изнывавший от скуки, вдруг решительно запросился к бабушке, папаша радостно удовлетворил пожелание, зазвал меня в гости как бы для того, чтобы показать свою фонотеку. Откупорил шампанского бутылку и… Нет, не стал перечитывать «Женитьбу Фигаро», просто дал волю рукам и всем остальным частям своего немолодого, некрасивого, пожухлого тела. Я недоумевала: неужели от этих жалких содроганий девушек настолько переклинивает, что они способны кидаться в реку, травиться ядом, убивать детей, как Медея, и старых, недееспособных мужей, как моя тезка Катерина Измайлова?.. Спросить было не у кого — Ген Саныч спал, похрапывая, а я все пила и пила шампанское. Напилась до икоты, живот раздулся от газов, как у лягушки. Когда вино кончилось, несколько раз сбегала в туалет, стараясь не шуметь. Надела трусы и свои аккуратно зашитые колготки, застегнула лифчик и пуговичку сзади на платье и приклонила голову на подушку, брезгуя сомнительными пятнами на наволочке, накрылась одеялом с чужим, тошнотворным запахом…

Отец ученика мне нисколько не нравился, наоборот, был противен. Почему сразу не сбежала? Спросите у моего комплекса неполноценности!.. Я думала: все девушки делают ЭТО… Но, однозначно, не всех изобличают с поличным!..

Мамаша Егора вернулась так же внезапно, как уехала, только без предупреждения. Кидалась своими вонючими подушками, обзывалась, все такое… С тех пор классические анекдоты про адюльтер меня отнюдь не веселят. Чего уж веселого, если мой позор моментально сделался достоянием общественности? Инцидент не обсуждал только ленивый, ведь родители забрали Егора из музыкальной школы. Ветераны педагогического коллектива требовали от директора, чтобы меня уволили, он оправдывался отсутствием административного основания — я же не прогуливала, оформила больничный лист. Реально заболела, с высокой температурой, потерей голоса и мотиваций для продолжения жизнедеятельности. Высохла и зачахла подобно кипарису на складе забытых вещей, кое-как дотянула до летних каникул, а частную практику вовсе оставила. А мои родители мне тогда не только посочувствовали, но и помогли материально — сняли деньги со сберкнижки и настояли, чтобы я летела в Грецию, как и мечтала. Оттуда я вернулась другим человеком. И в музыкалке все как-то само собой уладилось, устаканилось, забылось.

На бравурной ноте воспоминаний о Греции «Болеро» закончилось. Тоскуя по Волкову, я решила исполнить его ребенку последний ноктюрн Шопена, но несмышленыша возвышенные, щемящие рулады совсем не привлекали, он уполз куда-то. Пришлось завязывать с музицированием. Ходила по квартире и кричала, как в лесу: «Тема-а! Арте-ем!»

Мальчик обнаружился в спальне своих родителей. В заповедном алькове… Да, тут было на что посмотреть… Одно супружеское ложе чего стоит — огромное, квадратное, как поле для гольфа, накрытое ворсистым зеленым покрывалом из искусственного меха. Стену напротив кровати дробили вертикальные зеркальные полоски. И вообще зеркал было хоть отбавляй — на раздвижных дверях встроенного шкафа-купе, даже на потолке, вокруг люстры с большим количеством лампочек. Выходит, хозяевам нравится наблюдать отражения своих интимных занятий… Фу!.. Малыш, кряхтя, стал стаскивать с себя штанишки, испачкал очередной памперс. Добавил неприятных ощущений. Вымыла нытика, переодела и пустила пастись на синтетический лужок постели. А сама присела перед туалетным столиком, где творился полный бардак — полупустые упаковки с таблетками, мятые обертки, в пепельнице окурки, испачканные помадой, и, конечно, горы косметики, из-за которых виднелась рамка с фотографией. Дружные супруги Волковы в одних купальных принадлежностях обнимаются на палубе прогулочной яхты. Значит, Серенький побывал на море без меня, но с ней… Положила фото изображением вниз, а сама легла рядом с сонно моргавшим заморышем и засмотрелась в зеркальный потолок.