15 декабря. Ночь я был у пехотинцев в лесу и ужасно замерз, у меня не было шинели. В танке во время боя она мешала.

16 декабря. Утром я пошел вперед к танку. Несколько наших пехотинцев еще были там, но лейтенант мне сказал, что эту позицию они должны оставить еще этим утром. С помощью двух пленных русских мы втащили застывшего водителя Энке в боевое отделение танка. Это было почти невозможно, мне пришлось собрать в кулак всю мою волю, чтобы оттуда не убежать. Танк не заводился, и пехотный лейтенант собрал своих людей, чтобы уйти с этой позиции. Я был на пределе моих сил и пошел с ними назад. Танк остался на нейтральной полосе. Пришли ли туда русские, никто не знает. В сумерках я еще раз пошел к танку. После нескольких попыток мотор все-таки завелся, и я поехал назад, не включая свет, чтобы не быть подбитым собственными товарищами. Конечно, из нашей части я никого не нашел.

17 декабря. На танке я просто ехал назад. Один. Энке все еще лежит в той же позе, в которой он сидел на водительском кресле, в боевом отделении. Все в замерзшей крови! Еще примерно 25 очень страшных километров, потому что со мной никого не было, и в одной деревне я увидел танк из нашей части. Я остановился и вошел в дом. Там я услышал, что это лейтенант Румпф. Он должен был найти, собрать и забрать остатки солдат из нашего 1-го батальона. Фельдфебель Бенц тоже там был. Он, после того как нас подбили, ни о чем не заботясь, просто ушел в тыл. Об этом я доложу, тем более что Бенц хочет стать офицером.

18 декабря. Лейтенант Румпф, который во время моего обучения в Санкт-Пельтене служил там унтер-офицером, хочет еще что-то уладить, и я надеюсь завтра снова попасть обратно в нашу часть. Нам еще надо вытащить Энке из танка и отнести его к какой-нибудь похоронной команде.

19 декабря. В 7 утра мы уехали и проехали через деревню, в которой стоял наш обоз. Там я увидел могилу моего товарища Руди Фрайтага.

20 декабря. Марш всех остатков в полк. Я остаюсь с четырьмя товарищами и лейтенантом Румпфом как последняя команда, чтобы эвакуировать танк.

22 декабря. Танк эвакуировали без нас. Наконец-то можно успокоиться и разрядиться. Ожидание Рождества, писание писем и ожидание обещанной почты.

24 декабря. Рождество. Мы украсили маленькое дерево огнями и празднуем вшестером: лейтенант Румпф, штабс-фельдфебели Краус и Лоистл, Зепп Лакнер, который вернулся из отпуска, Оттмар Хан и я. Это время вспомнить о родине!

Из имеющихся продуктов мы приготовили еду, пели рождественские песни и рассказывали. Каждый рассказывал о своем доме, о своей семье. Мои мысли дома.

25–31 декабря. Отдых, долгий сон, писание писем и чтение полученной почты. Эта последняя команда оказалась хорошим делом. Мы отдохнули как никогда. Но я все еще на пределе моих сил.

Вместе мы отпраздновали и Новый год. Я без перерыва думаю о погибших товарищах и о прошедших неделях. Так плохо еще никогда не было. Как я остался в живых в этом ужасном деле – я все еще не могу понять!

После возвращения в роту, которая была сформирована заново, я неожиданно получил приказ явиться к командиру батальона. После пешего марша в четыре километра в соседнюю деревню я ему доложился. Командир выразил мне свою признательность за спасение танка, и на следующий день я получил 21 день дополнительного отпуска домой.

– Что вы можете рассказать про командира вашего полка?

– Они менялись. Я с ними не общался и ничего про них сказать не могу. Они были такими, как и положено быть вышестоящим офицерам.

– Русская авиация в 1942 году была лучше, чем в 1941-м?

– Да, она была лучше. Но, как и у нас на конечном этапе войны, ее количественно не хватало.

– Количество часов на обслуживание всех ваших танков, от Pz-II до «Пантеры», сильно отличалось?

– Pz-II, Pz-III и Pz-IV не очень сильно отличались, в принципе это была одна и та же конструкция. У Pz-IV позже были проблемы с пушкой, когда снарядные гильзы стали производить не из латуни, а из стали, покрывая их лаком. После 10–15 выстрелов пушка становилась очень горячей. Пару раз случалось так, что гильза прижигалась к стволу пушки и не экстрагировалась. Тогда кто-то должен был вылезти из танка, взять банник, который состоял из трех частей, скрутить его. Наводчик опускал пушку, а солдат с банником вышибал гильзу. Такое на моем танке дважды происходило. Первый раз я послал заряжающего это делать, а второй раз сделал сам.

– Сколько раз вас подбивали?

– В России меня подбивали семь раз. И два раза на западе, американцы.

– А сколько танков вы подбили?

– Я не знаю. Дело обстоит так. Между командирами танков всегда были споры, кто подбил какой танк. Например, появляется Т-34. Все, конечно, начинают по нему стрелять, самостоятельно, без приказа командира роты. Один выстрелил, второй, танк остановился и задымил. Итого, подбит один танк, а отчетов о подбитом танке – два. Обычно было так, что мы подбивали 12 или 17 танков, а отчетов о подбитых танков всегда было 20 или 25. Когда мы осматривали подбитые танки, в них часто было шесть или восемь дырок, и каждый говорил, что это моя. Однажды я с 300 метров подбил Т-34. Я абсолютно точно это видел, но четыре или пять командиров танков имели на него виды. В целом я бы сказал, что я подбил примерно 30 танков. Цифра в 50 танков тоже может быть верной. Точнее я не знаю.

– Предположим, что вы на Pz-IV. С какой дистанции вы бы открыли огонь по Т-34?

– Pz-IV с пушкой L-48 уверенно поражал Т-34 с дистанции 800 метров. Сейчас в Германии в целом считается, что Т-34 был феноменом, что мы ничем не могли его подбить. И ничего не делается для того, чтобы побороть это заблуждение. Для Pz-III это частично верно, в 1941-м и весной 1942 года основная часть Pz-III была с короткой 5-сантиметровой пушкой. Ее снаряд не мог пробить Т-34 даже с 300 метров. Поэтому возникла эта легенда. Но оружие развивалось дальше, и, когда появился Pz-IV с пушкой L-48, мы постепенно узнавали, что мы можем подбить Т-34 с 600 метров, потом с 700 метров и так далее. Потом мы поняли, что мы уверенно поражаем Т-34 с дистанции 800 метров. Кончилось тем, что Т-34 уже не ездил в первой волне атакующих, сначала приезжали КВ-1, а потом только Т-34. Т-34 имел преимущество только в маневренных боях за счет скорости, но не за счет толстой брони. Броня у него была только 45 миллиметров, это был не вопрос для 75-миллиметровых пушек. Когда я говорю «не вопрос», это, конечно, не следует понимать так уж буквально.

На западе я сталкивался с «Шерманами». Мы на Pz-IV также могли без проблем подбить «Шерман» на расстоянии 800 метров. Должен сказать, что, когда мы начали воевать с американцами, мы уже прошли очень хорошее обучение у русских. То, что мы позволяли себе с американцами, с русскими себе позволить мы никак не могли. Я имею в виду всякую легкомысленность. Русские, как солдаты, пользовались у нас абсолютным уважением. А американцы перед нами бегали, я бы так сказал. Иногда было так, что мы попадали по «Шерману», броню не пробивали, танк был абсолютно целый, но экипаж бросал танк. С русскими такое не проходило. Это было абсолютно исключено. Я довольно долго воевал на самоходном орудии, на западе через короткое время мы заметили, что с американцами можно вытворять такое, что с русскими никогда бы не прошло, никогда. Меня часто хвалили, но дело скорее было не во мне, а в американцах.