Вечером на берега прилетали многие сотни диких уток. Мы решили их настрелять. На рассвете я, вооружившись пулеметом, и еще человек десять с автоматами подкрались по болотистому берегу как можно ближе к уткам и открыли огонь из пистолетов-пулеметов и одного пулемета. После того как утки улетели, нам удалось собрать примерно 80 тушек. Из них наш повар и квартирмейстер обер-ефрейтор Йоханн Аллахер из Гольса на озере Нойзиедлер приготовил «праздничный густой утиный суп». Но тут примчался посыльный из штаба! Оказывается, на противоположном, западном берегу стояла румынская часть. Когда мы открыли огонь по уткам, румыны подняли тревогу и сообщили своему начальству, что русские уже на другой стороне Буга. Румынский штаб передал это сообщение, вероятно, еще его преувеличив, немецкому связному офицеру, который, в свою очередь, передал его в свою дивизию, которая забеспокоилась. Определенно, это донесение, пройдя еще через несколько штабов, дошло до штаба нашей дивизии, который немедленно прислал посыльного и потребовал доложить обстановку. Разумеется, для начала я получил приличных плюх от моего командира и приказ представить письменное объяснение. В следующие дни вопрос с письменным объяснением сам собой отпал, потому что нас маршем отправили на юг, в направлении Одессы.

– Какое у вас было отношение к союзникам – итальянцам, венграм, румынам?

– Они ничего не стоили. Один раз я воевал вместе с итальянцами. Если бы там не было ни одного итальянца, было бы лучше. Румыны были немного храбрее, а венгры еще лучше.

Конечной целью и сборным пунктом дивизии была Брайла в Румынии. Были слухи, что оттуда нас поездом отправят во Францию на переформировку. Местность в глубине Румынии с древними традициями была ничуть не лучше, чем знакомые нам районы России. По дороге мы все время встречали отступающие румынские части. После формирования плана железнодорожных перевозок нашу дивизию через Будапешт привезли в Вену. После очистки от вшей и четырех дней отдыха в Вене я и еще примерно 30 человек поехали в качестве передовой команды в Ним в Южной Франции. Остаток 33-го танкового полка получил 12 дней отпуска.

Переформирование 9-й танковой дивизии продолжалось до июля 1944 года, хотя господство в воздухе союзников становилось все заметнее. Так, например, вокзал в Ниме был сильно поврежден бомбами союзников. На случай вторжения командование 9-й танковой дивизии провело штабные учения на побережье Средиземного моря.

6 июня 1944 года, в День Д, части союзников высадились на нескольких участках в Нормандии. Начало вторжения застало нас на больших учениях в районе Арль-Экс в Провансе, учения были немедленно прекращены. 27 июля пришел приказ грузиться на север. Хотя французские партизаны были очень активны, мы доехали без больших проблем. С 6 августа дивизия в основном была сосредоточена в Аласо [Alençon]. Стремительное развитие событий после прорыва врага у Авранша требовало немедленного введения нас в бой. Начались жаркие бои с 3-й американской армией. В связи с превосходством вражеской авиации и высоким темпом битвы тактическое движение было практически невозможно.

– У американцев была сильная авиация?

– Катастрофа! Во время вторжения 80 процентов наших танков были уничтожены авиацией.

– 20 июля 1944 года, покушение на Гитлера. Что вы об этом слышали и какое у вас к этому было отношение?

– Я был возмущен. На войне, в момент, когда речь идет о выживании народа, нельзя устранять руководство. Точно так же как во время войны нельзя было убивать Сталина. Эта организация заговорщиков внесла свою лепту в то, что мы проиграли войну. Из-за этой предательской организации погибли тысячи немецких солдат. Для меня люди, которые устроили 20 июля, – это не герои, это предатели. Всё, вопрос закрыт.

– После 20 июля появились офицеры национал-социалистического руководства, комиссары?

– Это был настоящий анекдот. Пришел приказ, что в каждом батальоне должен быть национал-социалистический руководящий офицер, НСФО. Никто не знал, что с этим делать, и сказали, ты – НСФО и ты – НСФО. Все. Может быть, где-то наверху они что-то делали, но у нас они были ноль. Я бы ни в коем случае не сравнивал национал-социалистического руководящего офицера с комиссаром. Он должен был бы таким быть, но против комиссара НСФО был ноль. Они не имели никакого значения. Один мой хороший товарищ, лейтенант, был НСФО. У них даже не было никаких специальных инструкций. Иногда у них была какая-то учеба, потом мы у них спрашивали, чему вас там учили, они говорили, что там им не сказали ничего, чего бы они до того не знали.

Мы подбили много вражеских танков, но и полк потерял основную массу техники. У нас возникло подозрение, что на верхних уровнях командования не все чисто. Приказы приходили или слишком поздно, или не соответствовали ситуации! Нас отвели с передовой в конце августа. На поезде поехали в Санкт-Пельтен. Все роты были сформированы заново.

19 октября пришел приказ дивизии о выступлении. Танки нам должны были позже прислать вдогонку. На поезде мы ехали на запад, не зная, куда именно. Три дня спустя мы приехали в Вальдниель/Айкен. 30 октября прибыли первые танки. Это были Pz-IV для 2-й и 3-й рот. Самоходные орудия StuG III для 1-й роты должны были прибыть позже.

4 декабря меня перевели в 1-ю роту, назначив ее командиром.

– Насколько вы себя комфортно чувствовали в штурмовом орудии после танка? Многие русские солдаты говорят, что штурмовое орудие было эффективней танка из-за маленькой высоты.

– Я говорю то же самое. Хотя поначалу никто из офицеров не хотел идти командиром роты штурмовых орудий. Все говорили, что мы танкисты, а это эрзац-танк. В итоге меня назначили командиром роты. Так вот, по итогам боев я на этих штурмовых орудиях подбивал больше вражеских танков и нес меньшие потери, чем роты на Pz-IV. Штурмовое орудие было ниже, маневреннее и быстрее. Я сторонник этих танков.

17 декабря началось наступление в Арденнах. Нас ввели в бой в январе 1945 года в районе Бастони. За населенные пункты Новиль и Фо, позже Уфализ [Houffalize] в середине января шли тяжелые бои. Сначала нашим противником была 101-я американская десантная дивизия. Капитан Бекер, командир батальона, имел очень неприятную манеру давать приказы. Во время боев он держался в зоне видимости рот, и, когда что-то шло не так, как он предполагал, или когда поступали новые приказы, он на своем танке подъезжал к танкам находящейся в бою роты, вызывал к себе командиров танков и персонально давал им приказы. Я лично при этом попал под сильный огонь артиллерии и получил осколок мины в правую голень, а унтер-офицер Кайзер так погиб.

Бои между Новилем и Фо, несмотря на преимущество авиации союзников, велись с обеих сторон очень ожесточенно. 13 января погиб лейтенант Румпф. Я по приказу капитана Бекера с 1-й ротой атаковал Фо. Атака закончилась неудачей, потому что пехота нас не поддержала. Фельдфебель Клотц и весь его экипаж были ранены, его орудие подбито. Мы вернулись обратно на позицию между Фо и Новилем. На следующее утро была атака американцев на танках и броневиках. В классическом танковом бою мы смогли отбить атаку и уничтожить все танки противника, не понеся потерь. Между горящими танками лежали многие убитые и раненые. Через некоторое время появился американец, который размахивал флагом Красного Креста. По определенным причинам американцы со своими санитарными машинами должны были проехать в 100 метрах от моего танка, чтобы забрать своих раненых. Они так часто ездили и даже забрали своих мертвых. На правой подножке последней санитарной машины стоял американский офицер, вероятно медик, который, к моему удивлению, отдал мне честь. Я, разумеется, ответил на его приветствие. Я довольно быстро покинул свою позицию и двинулся в направлении Новиля. Практически тут же точно по тому месту, где я стоял, был нанесен сильный удар артиллерией. Как же я ругался! Дальше мы отступали с боями через Санкт-Вит, Прюм, который был полностью разрушен бомбами, Шляйден в направлении Кельна. В это время меня с частью 1-й и 3-й рот неоднократно подчиняли оберлейтенанту Бокхофу.