– Во-первых, потому что тебе там будет лучше. Заметь, я думаю о тебе. Во-вторых, ты сам уже все решил и от меня ждал только подтверждения своего выбора. А в-третьих, у меня свой личный интерес, эгоистический, – перешла я на легкость изложения, – я избавлюсь от твоего всевидящего ока. Может, твой преемник не будет замечать тех погрешностей, которые я иногда допускаю, или даже если и будет замечать, то станет деликатно молчать о них, и еще – будет поменьше спорить со мной, а указания мои выполнять беспрекословно.

– Ты нарисовала просто какого-то… болванчика, – подобрал слово Виталий. – Неужели тебе с таким интересно работать? – спросил он абсолютно серьезно.

Я не стала юлить и ответила с такой же серьезностью:

– Мне с тобой, – сделала я ударение, – очень хорошо работалось… и работается. Кто бы ни пришел вместо тебя, он все равно будет хуже, потому что… я всегда буду сравнивать его с тобой.

– Анюта, – я не стала его поправлять, – ты даже не представляешь, что ты мне только что сказала, – он по-прежнему держал в руках чашку с кофе, но смотрел на меня так, что мне казалось, будто это мои руки он держит так крепко и так… тепло.

Я испугалась, что сейчас может быть пройдена та грань, которую я переходить не решалась.

На мое счастье, открылась дверь и в кабинет вошел начальник ГУВД – Яков Петрович Земцов – маленький, кругленький как колобок, с веселыми, вечно бегающими глазками и таким отчаянно прохвостническим характером, что я находилась в вечном недоумении, как ему сходят с рук не только его профессиональные огрехи, но и наглое попрание закона, из которого для него самое малое – это взяточничество.

Помню, как он жаловался моему шефу – прокурору, у которого душа бессребреника, что вот у милицейских зарплата маленькая, особенно по сравнению с прокурорскими. Мой шеф, имея не только бессребреническую душу, но и веселый колкий нрав, ответил своему оппоненту весьма метко: «Ну что ж, Яков Петрович, значит, я дом построю круче твоего». Все знали, какой дом у Земцова и в каком районе стоит – он знаменательно назывался у нас в городке «улица Демьяна Бедного» – все также понимали, что на зарплату даже начальника милиции такой дом не построишь. Поэтому замечание моего шефа било не в бровь, а в глаз. Я была невольным свидетелем того разговора и еле удержалась от смеха. Больше Земцов на свою зарплату никогда не жаловался, во всяком случае, в моем присутствии. Однако ко мне он относился любезно, радушно улыбался при встрече, а во время общих застолий всегда за прокуратуру тост поднимал, а следователей прокуратуры в моем лице отмечал особо. Меня такая его лесть не оскорбляла, и я отвечала ему дежурной улыбкой или расхожими словами благодарности. Знаю, что Виталия это злило, да и не только это. Он недолюбливал своего начальника, потому что не мог не понимать махинаций последнего, который действовал хитро, умело и ускользал как угорь, несмотря на свой круглый внешний вид. Земцов представлял собой наглядный пример того, как добродушный внешний вид и скользкое внутреннее содержание не просто не совпадают, а разнятся как два полюса.

Я считала, хоть и не сказала Виталию об этом, что его новое назначение освободит его от вынужденного общения с Земцовым и от их вечных дрязг и ссор. Я понимала, насколько неприятно для Виталия упоминание о его шефе, потому и умолчала о таком весомом аргументе. Но он заявил о себе сам. Явился собственной персоной. Я никогда не радовалась встречам с ним, несмотря на то, что ничего плохого лично мне он не сделал, но просто не вызывал симпатий. Однако на этот раз, справедливости ради, я должна признать, что обрадовалась его внезапному вторжению. Он спас нашу с Виталием дружбу, но, возможно, предотвратил что-то более ценное. Ценное ли?..

– Виталий Владимирович, Вы мне нужны, – начал он, но, увидев меня, принял подобострастный вид и извинения посыпались как из рога изобилия, – ой, простите, простите… Я не помешал? – я почувствовала, как напрягся Виталий и не только потому, что подобный вопрос в служебном кабинете имел явно двусмысленную окраску и слащавый намек, а потому, что Земцов действительно помешал.

– Анна Павловна, Вы, как всегда, обворожительны, – рассыпался Земцов и я понимала, какова цена этих комплиментов, потому что ежедневно смотрела на себя в зеркало. К тому же знала, что красотой не отличалась никогда, а также знала, как я могу выглядеть и выгляжу во второй половине дня в сутолоке суматошной работы. Я всегда восхищалась женщинами, которые, также как и я, не являясь красавицами, в такой же сутолоке своей работы, умудряются сохранять свежий вид, прямую гордую осанку и блеск в глазах в течение всего рабочего дня. Мне же достаточно было поутру по дороге на службу пройти по нашему умопомрачительному мосту, продуваемому всеми ветрами, и, придя на работу и глянув на себя в зеркало, увидеть то, как ветер разметал прическу на моей голове, отнюдь не в художественный беспорядок превратив укладку моих волос, чтобы моментально прийти в упадническое настроение.

Земцов сделал несколько шагов в мою сторону и несколько странных телодвижений, которые натолкнули меня на мысль, что он хочет приложиться к моей ручке. От него можно ждать чего угодно и такого тоже, поэтому я, чувствуя как от Виталия в атмосфере расходятся волны нервного напряжения, схватила в руки, пытаясь их занять, свою чашку кофе и, сделав последний вымученный глоток, потому что пить пришлось не напиток, а давиться кофейным осадком, с такой же вымученной улыбкой вымолвила:

– Яков Петрович, Ваша галантность не в пример многим, – я не могла не ответить на его поклоны, – и боюсь, что это я помешала, отобрав у Вашего заместителя столько времени на объяснение мне прописных истин оперативной работы. Посему не буду Вам мешать и ухожу, – Земцов не перебивал меня, а только вскидывал ручкой, желая показать, что я ошибаюсь, так как никогда не могу помешать и, вообще, в его епархии мне всегда рады.

Однако я понимала, что мне лучше уйти и, наскоро попрощавшись с обоими – Земцовым и Виталием – поблагодарив последнего за чудесный кофе, я разве что не бегом удалилась из кабинета Виталия и только за дверью смогла перевести дух. Да, дипломатические реверансы иногда даются тяжелее, чем правдивая жесткая поступь.

Я проснулась не от привычного звонка будильника, самостоятельно и, на удивленье, легко. Полагая, что еще рано, продолжала валяться в постели, постепенно переходя из дремы в полудрему, и, наконец, в состояние легкого бодрствования, но глаза при этом открывать не хотелось.

Весеннее утро было мягким, но слегка прохладным. Скупые солнечные лучики с трудом продирались сквозь закрытые жалюзи, зато для птичьего пения не существовало никаких преград. Голоса птиц перекликались между собой, как будто те вели светскую беседу, проникали в открытые форточки домов, разливались над полусонным царством домашних; щебет птиц с проворством ветра уносил шлейф утренних снов куда-то вдаль и с нежной настойчивостью убеждал: «Утро!.. Утро!.. Весна!.. Весна!..». Странно, что летом по утрам я почти не слышу птичьего пения. Зато в первые весенние дни мой слух после зимнего затишья обостряется и улавливает все новые звуки другого времени года, ну а затем, видимо, слух опять притупляется и то, что изначально казалось чудом, становится понятным и привычным, а потому – незаметным. Помню, как моя племянница, когда мы с ней впервые оказались в Ялте, без устали вертела головой, оглядывая восхищенным взглядом окружающую природу – море, горы, пальмы… – и, не переставая, вопрошала у водителя такси, как они, местные жители, могут жить в такой сказочной красоте и не восхищаться ею поминутно?..