Она стала в очередь к ближайшему окошку следом за господином в высоченном цилиндре и клетчатых брюках. «Вот бы Джек посмеялся над этим клоунским нарядом!» – подумала Амелия, и сердце тут же пронзила острая боль. Как ни старалась она отвлечься от мыслей о Джеке, но при виде каждой диковины так и хотелось с ним поделиться.

Господин в клетчатых брюках, чей сюртук насквозь пропах трубочным табаком, заглянул в витрину, сверился со своевременно приобретенным иллюстрированным путеводителем, удовлетворённо кивнул и уступил место Амелии. Она приблизилась к стеклу.

За ним были устроены крохотные декорации, словно в детском кукольном домике. Крохотный человечек с шестом правил длинной узкой гондолой с загнутыми носом и кормой по каналу, пересекавшемуся со множеством других, где плыли такие же лодки с гребцами, а берега каналов соединялись ажурными мостиками, на которых толпились люди, любуясь рядами зданий, выстроившихся вдоль берегов. В этот момент Амелии вспомнились толпы туристов, что её окружали со всех сторон.

Позади какая-то дама демонстративно прочистила горло в знак нетерпения, и Амелия перешла к соседнему окошку, за которым оказалась миниатюрная копия белоснежного замка со внутренним двориком.

Без путеводителя или объяснений, что означали сценки, Амелии они быстро наскучили. Хоть и весьма искусно изготовленные, без понимания происхождения они оставались никчёмными безделушками. Вместе с толпой она перешла в следующий зал.

Там перед ней предстало множество птичьих чучел, и, хотя большинство посетителей пришло в восторг от разнообразия оперения, Амелии стало больно на них смотреть. При виде останков этих прекрасных вольных созданий, превращённых в безмолвные пустые оболочки, сердце обливалось кровью.

Тут ей вспомнился рассказ мистера Лаймана о скелете русалки: всего-навсего «мумии обезьяны с пришитым рыбьим хвостом», которую Ф. Т. Барнум собирался выставить среди прочих мёртвых экспонатов, а с ними заодно и саму Амелию.

Потом она задумалась, зачем пришла сюда.

В голове даже мелькнула мысль принять предложение Барнума, стать его экспонатом, чтобы накопить денег на путешествие по миру, как люди. Хотя она была свободна плыть куда пожелает, после путешествия до Нью-Йорка выяснилось, что на суше всё не так просто. Здесь не обойтись без одежды и уймы прочих вещей, которые полагалось иметь людям. Путешествовать на корабле или поездом гораздо легче, и даже жена рыбака понимала, что это стоит немалых денег.

Но неужели она бы смогла находиться здесь, среди скопления мёртвых животных, и чтобы толпы людей, прочтя о ней в красочном путеводителе, разглядывали её через стекло, как эти игрушечные инсценировки? Как же иначе, покинув свою хижину на утёсе, заглушить боль утраты и жить среди людей без денег?

Она всего-то и умела, что быть русалкой да Джеку верной супругой, а этим на жизнь не заработаешь. Все эти годы после гибели Джека она жила на его сбережения, и сумела протянуть так долго, потому что могла питаться морской рыбой, а из утвари почти всё необходимое уже имелось в доме. Но на путешествия, как это делали люди, пришлось бы немало потратиться. А ей хотелось повидать весь белый свет, вот она и явилась туда, где человек по фамилии Барнум хотел её запустить в аквариум толпам этих зевак на потеху.

Сама идея покинуть родную хижину ей вдруг показалась отчаянно безрассудной. Неужели ради каких-то чудес света сто́ит становиться развлечением для посторонних, а возможно и оказаться в неволе у жестоких людей? О чём только она думала?

Да она вообще не думала. Надо признать, она совершенно потеряла голову от тоски, и чтобы окончательно не сойти с ума была готова бежать куда угодно, а первое, что пришло в голову – тот город, откуда явился незнакомец в поисках русалки.

Амелия неловко попятилась от птичьих чучел, словно следящих за ней пустыми блестящими бусинками глаз, и наткнулась на пожилого джентльмена, – опять в высоком цилиндре, так непохожем на шерстяную шапочку, которую Джек надевал перед выходом в море, – который её отчитал за рассеянность. Тогда она метнулась в угол, подальше от толкотни, но и там оказалось очередное чучело – огромная серая туша, хотя и помельче некоторых океанских обитателей, с длинным щупальцем между глаз вместо носа, как у осьминога, только без присосок. Глаза у него тоже были стеклянные, застывший взгляд напоминал акулий, но из-за длинных ресниц казался каким-то неестественно нежным.

Рядом стояли несколько человек, указывая на это существо и называя «слоном», и поражались, как же «Барнум его доставил из самых африканских джунглей». Как жаль, что волшебства Амелии хватало лишь на превращение хвоста в ноги, а то бы прикоснулась к этому несчастному чучелу и вернула его к жизни. Тогда бы слон растолкал толпу зевак и выскочил на улицу, разогнав запряжённых в повозки лошадей и роющихся в грязи свиней, а глупых дамочек и вовсе перепугав до обморока. Может, даже добрался бы до океана и поплыл домой в африканские джунгли, что бы это ни значило.

Вдруг в дальнем конце зала поднялся невообразимый шум, какого Амелия ещё не слыхала, вроде какая-то непонятная музыка, оглушительный рёв, от которого становилось не по себе.

– Это же «Шотландские мамонты»! – воскликнула какая-то женщина, заглянув в путеводитель, и восторженная толпа хлынула в ту сторону.

Амелия зажала уши и забилась в щель между стеной и слоном, но грохот словно просачивался сквозь пальцы, даже зубы заныли. От чучела так резко несло нафталином, что защипало глаза.

Зачем она сюда пришла? Теперь ей хотелось лишь убежать подальше от этого шумного хранилища смерти. Когда-то любопытство привело её к возлюбленному, а теперь заманило в какое-то подобие ада, о котором то и дело в охотку судачили чересчур набожные соседки в деревне. Амелия крепко зажмурилась в наивной надежде, что весь этот ужас исчезнет, и открыв глаза она окажется в своей родной хижине рядом с Джеком.

«Но это невозможно. Он не вернётся. Никогда».

Но сколько бы она ни повторяла эти слова, сердце отказывалось им верить, не помогло даже бегство из родного дома. Ей до сих пор казалось, что вот он вернулся в опустевшую хижину и печально озирается вокруг, гадая, куда же она запропастилась.

Музыка зазвучала громче, и теперь к ней добавился гулкий топот тяжёлых башмаков, выкрики и аплодисменты собравшейся вокруг толпы. Амелия всё сильнее сжимала руками уши, так сильно, что перед закрытыми глазами что-то замелькало и поплыло, и вдруг она покрылась холодным потом. Съёжившись в комочек, она пыталась сжаться всё сильнее и сильнее, стать мельче мышки, мельче пылинки, незаметней самого сокровенного желания.

И тут чьи-то ладони, широкие, мужские, осторожно потянули её за руки, и от неожиданности она широко распахнула глаза, – неужели Джек? – но, конечно же, это был не он.

– Это вы! – воскликнул Леви Лайман почти с тем же удивлением, с каким посетители разглядывали слона. – Как же вы здесь оказались?

Ей на мгновение стало стыдно за то, что так бесцеремонно выставила его за дверь, но сердце тут же сжалось от страха. Попалась, теперь отсюда не выбраться, Леви Лайман отдаст её Барнуму, и она окажется в клетке. Все будут глазеть на нее, тыкать пальцами и гоготать, а потом придут люди с ножами и порежут её на куски для изучения, и больше никогда ей не видать ни белого света, ни океана, ни родной хижины.