Меня это немного напрягло – я стал оглядываться по сторонам в поисках ее сопровождающего и никак не мог вычислить, кто же это.

Ни один из присутствующих мужчин не выглядел заинтересованным ею. Все не сводили глаз с Иолки, потому что она продолжала свое выступление на столе, и ни для кого не было секретом, что она весьма вольно относится к контактам между мужчинами и женщинами.

А мужчина, разумеется, не обязан сидеть около своей девушки, как приклеенный.

Когда Толстому приспичило и он пошел за пивом, я его догнал в кладовке и спросил, что это за девушка у окна.

– Высший класс, – ответил Толстый. – Не твой уровень. И потом – она с Иржи.

Сегодня она с Иржи – а завтра нет, меня научила этому жизнь, так что я не сильно расстроился, но краем глаза все посматривал в ее сторону. Иржи оказался страшненьким сморчком, он подошел к ней и взъерошил ей волосы. Я знаю этот жест – сам его иногда использую, это такой собственнический жест, ты как бы метишь территорию, как бы посылаешь окружающим сигнал – «не трогать, мое!», а ей – сигнал «будь довольна, потому что обратил на тебя внимание».

Она довольной не выглядела, дернула головой и сказала что-то, что я, разумеется, расслышать не мог.

Я притворялся, что мне очень весело.

Сидел в кухне с Толстым и Баськой, потом приглядел себе пару, чтобы Марта видела, что я не слишком в ней заинтересован, – женщины всегда больше тянутся к тебе, если ты не обращаешь на них внимания. Но на этот раз это правило не сработало.

А еще попозже моя пара заперлась в ванной с Гражиной.

Которая, ко всему прочему, была еще в то время девушкой Толстого.

И когда я посмотрел на окно – Марты не было.

Она исчезла.

Растаяла.

Испарилась.

Ну, наконец-то кто-то соизволил прийти.

Звонок застал меня врасплох – видимо, домофон отключился. Я хватаюсь за пиво, делаю музыку погромче и открываю дверь, принимая непринужденную позу.

В дверях стоит жена Збышека, соседка.

Вот уж не ожидал, честно говоря, что именно она вспомнит о моем дне рождения. Я уже собираюсь радостно улыбнуться ей, хотя мне и не так легко это сделать, ведь мы не сказать чтобы очень дружили с ними, но тут замечаю, что у нее в руках нет ни цветов, ни чего бы то ни было, что могло бы сойти за подарок.

– Можно на минуточку? – выражение лица у нее как у моей матери во время допроса.

– Прошу, – говорю я вслух, а про себя издаю стон.

– Ты один?

– Да-а-а-а… – подтверждаю я, – но я кое-кого жду.

– Можешь сделать музыку потише?

Я неудачник. Дежавю.

– Конечно. Проходи.

– Нет, я на секунду, – и стоит в коридоре.

Я не могу решить, что делать с этим дурацким пивом, иду, делаю тише, возвращаюсь.

Кристина стоит, опершись на косяк.

– Не хочется с тобой ссориться, но я должна тебе кое-что сказать.

И замолкает.

Как обычно. Как все женщины.

Каждая хочет тебе что-то сказать – и замолкает. Как будто, черт возьми, эта фраза требует большой паузы, отделения от всех остальных фраз, требует особых приготовлений, наибольшего напряжения, ожидания, саспенса!

Я терпеливо жду.

Ничего.

– Да? – спрашиваю я все-таки через силу.

– Знаешь, я не знаю, с чего начать…

– Лучше всего с начала, – я пытаюсь шутить, но понимаю, что выбрал неправильный тон.

– Я от тебя этого не ожидала, – говорит она вдруг.

И смотрит на меня, как моя мать смотрит всегда, как Марта смотрела и как смотрели вообще все женщины в моем прошлом.

– Чего? – спрашиваю я, но чувствую, что скоро взорвусь.

Она в претензии, что я их не пригласил? Но ведь я же имею право не приглашать соседей на свой день рождения! А если они уж так хотели – могли бы и сами прийти.

Я не сделал ничего плохого. Ровным счетом ничего. Я чист, как слеза младенца! За исключением разве что слишком громкой музыки, но до двадцати двух часов еще есть время.

Ничего.

– Аня вернулась домой и сразу пошла к себе в комнату… – она понижает голос, а я чувствую себя полным идиотом.

Она пришла ко мне сообщить, что ее дочка делает, когда возвращается домой?!!

Да мне это снится!

– Я пошла к ней и спросила, что случилось. А она в таком состоянии, ты себе не представляешь!

Да, разумеется, я не представляю, откуда я могу представлять состояние одиннадцатилетней девочки!

А еще добавлю – я и не хочу представлять!

– Но прошу прощения, я-то тут при чем? Я открыл ей дверь внизу, потому что…

– У нас домофон не работает, но это же не повод для такого поведения, – говорит Кристина, и у меня глаза вылезают из орбит.

– Да, я открыл ей дверь, но я же не знал, что это преступление!

– Не делай вид, что не знаешь, о чем идет речь.

О нет!

В такие игры чужая жена со мной играть не будет. Для этого у нее есть собственный муж.

– Слушай, Крыся, говори, в чем дело, потому что у меня терпение не безгранично!

– Ребенок теперь совершенно разбит. Ты что, не понимаешь, что девочка в подростковом возрасте от такого эпитета может получить психологическую травму?

Я точно не ругался в домофон, прекрасно помню. Ругался разве что в душе, но уж точно не говорил ничего несовершеннолетним девочкам! На это уж у меня ума хватает.

– Слушай, не знаю, что там Аня тебе наговорила, но я тут совершенно ни при чем.

– Ты отпираешься? То есть ты хочешь сказать, что моя дочка врет?!! – мелкая Крыся вдруг стала намного больше и взмахнула руками. Знаю это явление – у птиц тоже так: самочка увеличивается в размерах, когда защищает гнездо. И крылья расправляет, накрывая птенцов.

– Я ничего такого не говорил. Я вообще не понимаю, о чем речь идет!

– Ты заявил ей, что она толстая! Ты вообще понимаешь, что творишь?!! О-о-о-о-о-о-о.

Такие слова могут легко вызвать у женщины мысли о самоубийстве, это я понимаю. Но я этой малявке никогда не говорил, что она толстая! Я вообще никогда никому такого не говорил – зачем мне это? Толстого зову Толстым – так его все так зовут. Зачем мне обижать какую-то девочку? Тем более что я ее едва знаю.

– А-а-а-а! – внезапно меня осенило. – Я же это не ей сказал – я это домофону сказал! Я думал, что это мой друг Толстый пришел.

– Ну так я хочу, чтобы ты ей это объяснил, – решительно заявила Крыся и распахнула дверь. – Я не хочу, чтобы у моей дочери из-за тебя случилась анорексия!