Генерал, не замечая моего недоуменного взгляда, поднимает рюмку.

— Знаешь, за что мы сейчас выпьем? Чтобы Ольгу законопатили куда-нибудь в Сибирь или Забайкалье, лишь бы подальше от нас с тобой. В Белоруссии скоро настоящее пекло будет. Как ни поворачивай, а главный удар немцы наносить будут именно у нас. Самая короткая дорога на Москву! Нам деваться некуда, мы — люди военные, а вот ей там делать нечего.

Словно почувствовав, что разговор пошел о ней, входит Ольга.

— Пап, я все собрала.

— Ну и чудненько. Сейчас едем, только выпьем с Андреем на посошок. — Генерал разливает коньяк. — Бутылку оставляю вам… Оля, неси еще одну рюмку, выпьем втроем. Кто знает, когда еще встретиться сможем. Вот мы с Андреем — соседи, а может, и не увидимся больше.

Выпив коньяк, генерал обнимает меня и шепчет:

— Береги ее, сынок, если, конечно, сам убережешься. Жаль, короткая у нас встреча получилась.

— Еще встретимся, Иван Тимофеевич…

— Вряд ли. Не знаю, как ты, а мне, чувствую, совсем мало осталось землю топтать и по небу летать.

— Да что вы!

— Молчи, молчи! Я знаю.

Генерал резко поворачивается и идет к выходу. В дверях оборачивается и спрашивает:

— Не в обиде, что невесту забираю?

— Иван Тимофеевич! Вы же сами сказали: мать — дело святое.

— К вечеру жди ее назад — и сам не буду задерживать, и матери не дам.

Ольга чмокает меня в щеку.

— Жди! — и выбегает вслед за отцом.

Оставшись один, я выпиваю еще рюмку коньяку и пытаюсь осмыслить слова Ивана Тимофеевича. Конечно, он сказал мне далеко не все, что знал, но и этого было вполне достаточно. Я понял главное. В основном история повторяется. Тот же бардак и та же неподготовленность. Но в то же время есть и существенные отличия. Формирование новых дивизий, переброска ударных соединений из опасной полосы, возврат вооружения в старые укрепрайоны. Да и всеобщая моральная готовность не оставляет сомнения в том, что фактор внезапности уже не сыграет такой роковой роли. Вспоминаю, что говорил нам Лосев, что говорил Иван Тимофеевич. Значит, многое уже делается. Пусть не все еще готово, пусть у немцев превосходство, но командование знает и ждет. А это немало.

Переодеваюсь в шорты и рубашку, нахожу удочки, копаю червей и иду на причал порыбачить. Не знаю я лучшего способа разрядки. Клюет неплохо, и я увлекаюсь, не замечаю, как летит время. Отвлекает меня от этого занятия шум машины. Вернулась Ольга. Водитель подходит ко мне.

— Товарищ старший лейтенант! Комдив приказал заехать за вами с супругой завтра в шесть утра и отвезти вас на аэродром.

— Хорошо, старшина. Завтра — в шесть.

Гриша улыбается, садится в машину и уезжает.

— Лихо твой батя действует! С супругой! Иди, “супруга”, жарь добычу, да смотри не сожги! — Я протягиваю Ольге ведерко с уловом.

На столе стоит сковородка с горкой рыбьих косточек и голов и бутылка, на дне которой на два пальца коньяку. Все это освещено двумя свечами. Я сижу на диване, а Оля лежит головой у меня на коленях и смотрит в потолок. Она почти нагая. Мы знаем, что это — наша последняя ночь, но не торопимся. Нам и так хорошо. Оля ловит мою руку, целует ее и кладет себе на грудь.

— Ты знаешь, папа все сразу рассказал маме.

— Ну, и как она?

— Как и все мамы в такой ситуации. Сначала поплакала, потом успокоилась, расспросила и под конец благословила. Одно ей только не понравилось.

— Что же?

— Что ты — летчик. Она сказала, что я ничему не научилась, глядя на нее с отцом. А папка сказал, что это — семейная традиция и что внук должен стать летчиком, а внучка — за летчика выйти замуж.

Я целую Олю в губы, шею, грудь, но она вдруг отстраняет меня и спрашивает:

— Андрюша, а как ты воспринял то, что ты у меня не первый мужчина?

— Никак. Разве это имеет какое-то значение?

Оля смотрит на меня удивленно. Вот она — разница в пятьдесят лет. Что ни говори, а моральные рамки за эти десятилетия существенно раздвинулись.

— Ну что ты говоришь? Разве это может не иметь значения?

— Для меня — да. Я люблю тебя, а не твою девственность.

— А вот для меня имеет. Я все эти годы места себе не находила, все думала, как это объяснить тому, кто меня выберет?

Оля замолкает, потом начинает говорить, быстро, словно боясь, что я ей помешаю:

— Я еще в школе училась, когда Женя Седельников привел меня к себе домой. От него все девчонки нашего двора с ума сходили, а он выбрал меня. Он сказал, что давно уже полюбил меня, и я была на седьмом небе от счастья. Когда он раздевал меня, я не только не сопротивлялась, но даже помогала ему, только дрожала сильно. До сих пор помню. Он старше меня на два года и тогда учился в каком-то закрытом училище. Губы его были жесткими, а руки не то что грубыми, а скорее… глухонемыми. Он все время делал ими не то, что в данный момент надо делать, они у него не на месте были. Я знала, что в первый раз будет больно, и терпела. Но это было не только в первый раз. Мы встречались редко, раз в месяц, а то и реже. И всегда у меня оставалось неприятное чувство, словно я делаю с ним не самое естественное дело, а нечто низкое, постыдное. Но я никак не могла положить конец этим странным отношениям. А все девчонки ничего не знали и завидовали мне. Три года назад он куда-то пропал. Отца у него не было, он погиб еще в Гражданскую войну. Через две недели и мама его куда-то уехала, никто не видел, куда и как. Признаться, я вздохнула свободно…

Исповедуясь, Оля смотрит в потолок каким-то странным взглядом. Мне начинает казаться, что она видит там этого Женю. Я решительно прерываю ее рассказ:

— Хватит об этом. Все это в прошлом и не вернется.

Я наклоняюсь и крепко целую ее в губы, но Оля не отвечает на поцелуй.

— Подожди, я не сказала тебе самого главного. Когда я встретила тебя, я очень боялась, что все будет так же, как с ним, и долго не могла решиться. Ты, наверное, это заметил?

— Положим, я и сам не торопил тебя.

— Спасибо, — шепчет Оля.

— Ну и как, подтвердились твои опасения?

Вместо ответа Оля притягивает меня к себе.

— Ты совсем другой. С тобой все по-другому, я сама себя не узнаю…

Осторожно и нежно целую соски ее грудей, а рукой ласково поглаживаю бедра и попку, обтянутую шелком трусиков. Оля сладко вздыхает, ловит мою руку и помогает ей пробраться под резинку…

Утро застает нас лежащими в объятиях. Смотрю на часы: пять тридцать.

— Пора, — говорю я, — через полчаса за нами приедет Гриша.

— Неужели все, — бормочет Оля, не открывая глаз. — Нет, так просто я с тобой не расстанусь, не рассчитывай. Обними меня покрепче…