Кажется, я сама начала потихоньку съезжать с катушек. И если бы не Римка…

Но Римка, как всегда, не подвела. В понедельник еще не было двенадцати, когда она хлопнула дверью библиотеки и зашипела:

— Марыська! Быстро! Собирайся! Две секунды! Едем! У Людки уроки кончились!

По натуре я, как говорят дети, тормоз. Я могу усваивать информацию только последовательно и в определенном темпе. Я осведомилась:

— Куда собирайся? Я до четырех. При чем Людкины уроки?

Римус приблизила ко мне свой хищный нос, изогнула брови буквой «М» и завопила:

— Людку спасать надо! Ты не видишь?! Слепая, да?! Тебя отпустят, я договорилась! Едем ко мне, на консультацию с урологом. Аветик в машине ждет.

— А я зачем? На консультации-то! — слабо сопротивлялась я, уже, впрочем, в куртке и сапогах.

— Ты для антуража. Поняла, нет? Людка без тебя не поедет.

Аветик и правда ждал в машине. Когда мы втроем спустились с крыльца — я в турецкой куртке, Римус в мехах, Людасик налегке, в костюме (пальто она забыла надеть, его несла Римус), он врубил на всю мощь «Дилайлу». И между прочим, у Людки от музыки, пока ехали, что-то даже прояснилось в глазах.

— Школу вспомнила? У вас тоже ее на вечерах крутили? — тотчас подметила в зеркале Римка.

— Ага! И вот что интересно: оказывается, столько народу страдает почками — вы не представляете! — отозвалась Людасик с мечтательной улыбкой. — Но у подростков динамика в основном положительная!

Мы только молча переглянулись.

Когда Римус с Аветиком проявляют свое, подчас несколько агрессивное, гостеприимство — а происходит это весьма часто, — сопротивление бессмысленно. Во всяком случае, для нас с Людасиком. Не с нашим замученным школьной программой темпераментом!

Не успели мы с Людкой опомниться, как были с почестями усажены на необъятных размеров диван и отгорожены от мира столь же необъятным столом. Закуска в этот раз была, по Римкиным масштабам, скромная: голубцы в виноградных листьях, крабовый салат и фасоль в двух видах — маринованная и в паштете. Из напитков Аветик ограничился двумя бутылками «Хванчкары».

А тоненькая пятнадцатилетняя Жанна была на подхвате: бесшумно меняла тарелки, расставляла бокалы и подносила салфетки и воду. В ее чертах лица яркая Римкина красота сочеталась с кротким мечтательным выражением Аветика. Время от времени Римма, по своей привычке, сжимала дочь в коротком мощном объятии. Мне всегда кажется, что Римус пытается и никак не может передать хрупкой Жанночке избыток своей жизненной энергии.

Смешно сказать, но в гостях у Римки и Аветика, особенно после пары тостов, я начинаю чувствовать себя армянкой. Мне чудятся вокруг голоса, смех, словно собрались вместе множество братьев и сестер, с которыми играли в детстве. Присутствуют также нарядные тетушки с роскошными именами — тут и Жанна, и Джульетта, и Жаклин, и Мадлен, — с пышными волосами, убранными наверх, или на одну сторону, или с моднейшей стрижкой; и дядюшки, все щеголеватые, при галстуках — веселые, моложавые. А на почетном месте престарелые, но все еще весьма бодрые бабка и дед, а возможно, прабабка и прапрадед (у старушки темное платье с белым кружевным воротником, у старика — костюм-тройка). И все так чинно сидят бок о бок за столом, и переглядываются, и провозглашают величественные тосты, и отпускают шуточки, и не спеша отведывают кушанья. Но что объединяет их? Неужели только шашлык-антрекот и голубцы «долма» в виноградных листьях? Женщины вполголоса обмениваются рецептами закусок и приправ, жалуются: раз в жизни как следует, в ниточку, выщипала брови — а теперь вот не растут, и Арут ругается! Мужчины ведут свой отдельный разговор на другом углу и время от времени вдруг взрываются хохотом, не доводя, однако, его причины до ушей всех присутствующих. И возможно, здесь же решится какая-то проблема (хоть в общем-то я терпеть не могу это холодное иноземное слово, равно чуждое русскому и армянскому языку), кто-то подскажет, куда устроиться на работу, и даст телефон, а кто-то вспомнит адрес отличной портнихи или пообещает помочь с достройкой дома. И кажется, что сама жизнь тихонько кружит вокруг этого стола, над бокалами с вином и горками всяческой снеди на блюдах, тарелках и салатниках. Грянет вдруг короткий, в несколько слов, анекдот, за ним взрыв хохота и неожиданный жалобный звон — малыш Арменчик разбил бокал, — и сокрушенный вскрик, и опять смех, — все это словно сгущенная и усиленная, доведенная до возможностей восприятия человеческого слуха, а в обычной жизни неслышная мелодия бытия…

Интересно, а почему мне ни разу не представилось такое же застолье у нас дома? Потому что папа с мамой не годятся на роль стариков? Не наберется столько родни? Да и друзья родителей рассеяны по всему белу свету — результат вечных переездов… Можно, правда, пригласить всех моих подруг — человек, может, шесть, считая вместе с мужьями. Но можно ли при папе, отставном полковнике советской армии, рассказать, к примеру, политический анекдот? И кто даст гарантию, что мама не прикажет мне шепотом в самый увлекательный момент: «Марина! Сейчас же причешись! На кого ты похожа?»

Нет уж, в одиночестве как-то спокойнее…

После тоста за процветание всех близких вспомнили о консультанте-урологе, приходящемся дальним родственником Аветику. Вообще у Риммы с Аветиком нет недостатка в родственниках на все случаи жизни. Имеются среди них врачи и учителя, юристы и артисты, строители и журналисты, и если поискать хорошенько, отыщутся, я так думаю, даже космонавты.

Но на сей раз родственное медицинское светило явно запаздывало. Римка, меча молнии глазами, затеяла с Аветиком тихую перепалку. Аветик, виновато улыбаясь, терзал свой сотовый телефон. И тут Людка вдруг промурлыкала сонным голосом:

— Ри-им! А можно мне пока где-нибудь прилечь?

На мгновение все замерли с открытыми ртами. Это был голос прежней Людмилы! И через минуту она была отведена в спальню; погребена среди горы подушек; укрыта пледом — и (невзирая на мои знаки, от которых Римка бесцеремонно отмахнулась!) оставлена наедине с романом Даниелы Стил под названием «Дикая страсть».

И вот что самое удивительное: хотя никакой консультации в тот день так и не случилось — светило, как выяснилось, отбыло на какой-то симпозиум, — Людасик, уезжая от Римки вечером с дамским романчиком под мышкой, выглядела вполне удовлетворенной и чуть ли не успокоенной!

Так что мне даже не пришлось развлекать ее рассказами о писательской богеме.

Кстати говоря, обнаруженные в сумке стихи весьма меня озадачили. Например, в одном восьмистишии о лошади слово «грива» рифмовалось с «мимо»! А строфа, кажется, третья начиналась с вопроса: «Что ты ржешь, мой конь ретивый?» Сначала я не поверила глазам. И только трижды перечитав ее, твердой рукой закрыла сей опус.

Однако вторая книга поистине пригвоздила меня к месту. Она была посвящена… половым контактам животных. Складно и, по-видимому, вдохновенно автор описывал способы любви быков — четырехдольным ямбом, а мартышек — трехдольным анапестом.