Малыш моргнул, и мама тут же подала ему чашечку с росой. Малыш напился и уснул, а когда опять проснулся, уже чуточку улыбался.

И так день ото дня становилось всё лучше. Он уже снова говорил, но только тихонько, так, что его едва было слышно. И когда он им рассказывал, что с ним там в саду приключилось, мама всё время причитала: «Ох, он не слушался!» — а папа сердился, но Яночка на него ласково смотрела и ничего не говорила.

И Малышу опять было хорошо.

Мама приносила ему всё, что только могла, крёстная присылала с Голубкой землянику и вареные сливы,[19] а Яночка каждый день ходила его проведать и всегда с собой что-то приносила: кусочек мёда или капельку вина, чтобы Малыш набирался сил.

Крылышко у него уже отрастало, но было совсем слабенькое, и о том, чтобы летать, нечего было и думать.

— Не торопись, только не торопись, — говорила Яночка, когда садилась рядом с ним в траву, — к весне окрепнешь и снова полетишь, и будешь хорошенько светить.

Тем временем пришла осень. Света убывало, а холода прибывало, поэтому светлячки уже никуда не летали. Договорились только ещё раз встретиться под можжевельником, потому что Малыш пока не мог из дома ни на шаг. И встретились, крёстная и крёстный, Голубка и Яночка. Папа потом ещё позвал светлячка из валежника, который тогда нёс Малыша домой на носилочках, и его папу.

И так они сидели вокруг печки, ведь уже было холодно, и разговаривали. Малыш сидел рядом с Яночкой, но ничего не говорил. Мама принесла пироги с творогом и маком, но Малыш ничего не хотел. Потом мама с Голубкой вышли, а когда через минуту вернулись, то несли целую виноградину, оторвавшуюся от грозди, такую красивую, синюю с красным отливом.

— Поставьте её вот сюда на стол, здесь лучше всего, — советовал папа.

Краник был у него уже наготове, взял молоточек, выбил черешок, насадил краник и налил в хрустальную чашечку, так что оно всё закраснело и заиграло. Голубка с кувшином сбегала на поляну за росой, и они разливали росу и вино, пили и разговаривали.

Но Малыш всё время молчал. Сидел рядом с Яночкой у самой печки, и всё ему было как-то зябко.

А старый светлячок из валежника предсказывал, что грядёт суровая зима, он это заметил по муравьям, а мама стала беспокоиться, что у них не хватит дров, что из-за болезни Малыша они не смогли достаточно заготовить. Но папа сказал, что дров хватит, ведь у них всегда много остаётся. И крёстный сказал то же самое.

И стали прощаться. Крепко целовались и вручали друг друга Господу Богу. Малыш немного боялся и смотрел на Яночку, а у Яночки из глаз катились слёзы величиной с горошины. Ведь Малыш был ещё слишком слаб!

И они разошлись. Крёстный, крёстная и Голубка полетели под дуб, юный светлячок с папой в валежник за дубом, Яночка в вереск у леса, а папа, мама и Малыш стояли перед домиком под можжевельником и смотрели им вслед.

Когда же те пропали из виду, Малышу пришлось скорее лечь в постель, папа же с мамой взялись за работу. Сначала перенесли из кладовки в кухню горох и перловку, и просо, и манку, и муку, и чечевицу, и капельку масла, чтобы у мамы всё было под рукой. Потом в кухню и в сени нанесли столько дров, сколько туда вошло. Потом везде хорошенько заложили мягчайшим мхом, чтобы не продувало, двери изнутри закрыли на засов, вставили клинышек, заложили мхом двери и окна. А теперь — пусть хоть и мороз! Но мама всё же беспокоилась.

Только помолились ещё раз:

Пожали лапки и поцеловались: «Господь Бог с нами, да сгинет нечистый!» — и легли спать и спали.

Но недолго им спалось, Малыш проснулся. Ему было холодно, он почти зубами стучал. Не мог согреться:

— Мама!

Но мама спала.

— Мама!

Но мама снова не ответила, Малыш же заболевал и начал плакать. Тогда мама проснулась.

— Малыш, что с тобой?

— Ой, мамочка, мне холодно.

— А ведь не очень-то холодно, завернись хорошенько в перинку!

— Ой, мамочка, я уже завернулся, а мне всё ещё холодно.

В это время проснулся папа, и когда услышал, что Малышу холодно, послал маму, чтобы немного затопила. И мама пошла и немного затопила, и стало им опять тепло. А папа сказал, что на улице трескучий мороз.

И так они разговаривали, пока опять не уснули. Но ненадолго, Малыш опять проснулся. Ему было холодно, даже зубы стучали. Не мог согреться.

— Мамочка!

Но мама уже не спала так крепко. И сразу проснулась.

— Мамочка, мне холодно!

И не оставалось ничего другого, как снова затопить. И так они топили и топили. Немножко спали и снова топили и топили. Но Малыш всё ещё говорил, что ему холодно. Ведь был трескучий мороз, и всё крепчал и крепчал. Мама уже и не знала, что сделать. Дров убывало, а холода прибывало.

— Вот, Малыш, возьми мою перину, она больше, а я возьму твою.

И тогда Малыш взял мамину перину, а мама взяла его, и, наверное, сильно мёрзла, но ничего не говорила.

И Малыш ничего не говорил, но уже так не мёрз. Зато вспомнил о Яночке.

— Папа, а хватит ли Яночке дров?

— Хватит. Когда я звал её зайти к нам ещё раз, то видел, сколько их у неё. Хватит — все даже и не сожжёт.

— А у крёстной тоже хватит?

— Конечно. У них всегда хватает. Ведь они всё лето дрова заготавливали.

— Пап, а в валежнике тоже хватит?

— Да у них столько, что я даже удивился. Они всего и за две зимы не сожгут.

И Малыш обрадовался, и когда уже не о чем было говорить, то заснули и спали.

Но недолго, Малыш проснулся. Ему было холодно, даже зубами стучал. Не мог согреться.

— Мамочка!

Маме и без того уже плохо спалось.

— Что с тобой, Малыш?

— Ой, мамочка, мне холодно.

Папа тоже проснулся и тоже говорил, что холодно.

И они снова затопили и сварили супчик, но мама была сильно обеспокоена и подсчитывала поленья.

— Ох, что же нам делать?

— Зачем так беспокоиться, — утешал её папа. — Долго это уже не продлится и снова придёт весна.

И они наелись и согрелись, а когда обо всём поговорили, снова легли спать и спали. И спали долго, но вот Малыш проснулся, и было ему холодно, даже зубы стучали. Не мог согреться.

— Мамочка!