Я мог уходить, но меня как будто магнитом потянуло вслед за ней. Она уже сидела на диване, когда я зашел в комнату. Плакала, закрыв лицо ладонями.

– Не, ну я правда не избивал вашего мужа...

Мне самому противен был собственный тон. Но я очень хотел, чтобы мне поверили.

– Не знаю...

– А где Вика?

Но больше всего я хотел оправдаться перед своей любимой.

Ася Андреевна проигнорировала мой вопрос. Тогда я решил сам заглянуть к Вике в комнату. Но только сделал шаг в обратном направлении, услышал:

– Ее там нет... Она в больнице, у отца... И я сейчас туда поеду...

– Могу вас подвезти.

– Не надо. Ты уже сделал все, что мог...

– Да не делал я ничего!.. А в какой больнице он лежит? Может, я подключу родителей? Отец у меня отделением заведует, мать в департаменте, она много чего может...

– Не надо ничего! – с лютой злобой глянула на меня Ася Андреевна. – Не надо!.. Я хочу только одного – чтобы ты близко не подходил к нашей дочери!..

– Но вы же сами дали телефон...

– Забудь!.. Не было ничего... Знать тебя не знаю... А если ты еще хоть раз подойдешь к Вике, будешь отвечать еще и за совращение несовершеннолетней...

– Но не было же ничего...

– Не ври! Было!.. Подонок ты! Тебе дали палец, а ты всю руку отгрыз!.. Убирайся отсюда, видеть тебя не могу!..

Из дома, который мог стать для меня родным, я уходил как побитая собака. С поджатым хвостом... Не должен был я бить Аркадия Васильевича. Пусть Вика его боится, недолюбливает, пусть Ася Андреевна не согласна с его деспотическим отношением к близким. Но в любом случае одной он приходится родным отцом, другой – мужем. А я влез в чужой монастырь со своим уставом. Изменить что-то хотел... Дурак, одно слово.

А номер больницы, где лежал Аркадий Васильевич, я все же узнал. Через отца узнал. Но сначала пришлось ему все подробно рассказать – и про безумную любовь, и про инцидент в подъезде, и про подписку о невыезде. Отец обозвал меня недорослем – справедливо, но для данного случая слишком мягко. Забрал у меня ключи от машины, отправил меня домой, строго-настрого запретив покидать его. А сам на пару с мамой занялся дровами, которые я наломал...

Стоит ли объяснять, в каком напряжении я ждал звонка из военной прокуратуры. Но прошел день, второй, и ничего – ни звонка, ни повестки. У меня был телефон дознавателя Хазаровой, но звонить ей я не решался – еще чего, самому наручники на себя надевать... Позвонили на третий день.

– Старший сержант Корнеев? – услышал я строгий официально-командный голос.

Сердце екнуло в груди... Это из прокуратуры. Ну вот и все...

– Да, я. Слушаю... – обреченно пробормотал я.

– Эй, ты что, из толчка только что вылез? – Пашкиным голосом рассмеялась трубка.

– Тьфу ты!

Это был мой армейский друг Пашка... Соскучился, что ли? Этот вопрос я задал сначала себе – мысленно. Затем ему – вслух.

– Да нужен ты мне больно! – бодро сказал он. Но тут же заметно сник. – Это, Урусов просил позвонить...

– Что такое?

– Ну, тут такое дело, – замялся Пашка. – Не телефонный разговор...

– Тогда пишите письма. По секретной почте...

– Шутишь? Хорошо, что шутишь. Значит, настроение хорошее... Сейчас я его тебе испорчу. Короче, нас тут на Кавказ перебрасывают. Урусов без тебя как без рук. Просил, чтобы ты как можно скорей возвращался. Очень нужно...

– Куда на Кавказ? – взбудораженно спросил я.

– Ну, пока вроде бы во Владик. Ну, во Владикавказ... Короче, приезжай, сам узнаешь...

Судя по всему, узнать мне предстояло немало. Хотя о многом я догадывался уже сейчас. От Владикавказа до границы с Чечено-Ингушетией рукой подать. А там сейчас жарко. Телевидение не очень распространялось, но все же ясно было, что там идет война. Отряды Автурханова и Гантамирова уже два раза безуспешно штурмовали Грозный. Чеченцы воевали с чеченцами, но, судя по всему, войскам оппозиции помогала Россия, пока только оружием. А если принято решение помочь Временному совету войсками? Было же такое с Афганистаном. Сколько лет там кровавая каша варилась. Из Чечни тоже могут такой же адов котел сделать. Дурное дело нехитрое...

– Это приказ? – спросил я.

– Ну, в общем, да... Хотя, конечно, можно подождать, пока ты из отпуска вернешься...

– А телеграммой меня отозвать обратно нельзя?

– Да Урусов думал телеграммой, но решил, что лучше меня на переговорный отпустить. А что?

– Организуй телеграмму, брат. Очень прошу...

– Что, без нее никак?

– Я уже собираюсь. Честное слово, выеду первой же лошадью. А телеграмма очень нужна. Потом объясню... Только обязательно...

Пашка заверил меня, что сделает все, как я прошу. Сказал, что костьми ляжет, но сделает... А вот костьми ложиться не надо, подумал я в тот момент. Может, нам война впереди светит, а он так говорит. В Афгане сколько костей русских легло, что, если в Чечне-то же самое будет...

Но страха у меня не было. Скорее наоборот. Стыдно в этом признаваться, но я хотел, чтобы там, в Чечне, разыгралась настоящая буря. И вовсе не потому, что я хотел стать героем. Вовсе не потому, что мне хотелось убивать. Я всего лишь хотел потеряться в бушующем пламени войны – чтобы никакая прокуратура меня не нашла...

Однажды я уже сбегал от уголовного преследования в армию. И ведь пронесло, никаких последствий. Так почему я не могу сбежать от такого же следствия сейчас?.. Я знал, что в нашей армии существует лишь видимость порядка. Пока часть стоит на месте, все вроде бы хорошо, а стоит ее поднять по тревоге с последующей передислокацией на новое место – такой бардак может начаться, что целый батальон потерять можно, не то что отдельно взятого бойца... Короче, я очень надеялся, что в горячей точке меня не найдет никакая прокуратура. Поэтому вечером того же дня на первом же поезде удрал из Москвы. Именно удрал, а не уехал...

Я даже не стал заезжать в расположение полка, хотя должен был. Дело в том, что еще на подъезде к вокзалу я встретил своего ротного. Вернее, не встретил, а увидел из окна поезда. И ротного, и взводного, и еще нескольких пацанов из своей роты. На запасных путях они ставили на платформы открытых вагонов боевую технику – боевые машины десанта, танковую и автомобильную технику. В тот момент наш поезд замедлил ход, и я мог видеть лицо капитана Болотницкого. И еще несколько лиц промелькнуло перед моим удивленным взором. Я помахал им рукой, но, разумеется, меня никто не увидел. Погрузка, похоже, шла ускоренным темпом, поэтому моим боевым товарищам было не то что не до меня, но и не до всех проходящих мимо поездов.

А мой поезд подходил к вокзалу. Многие пассажиры уже стояли в коридоре у окон в готовности к выходу. Мужчины, женщины, старик, кто-то из детей. И когда воинский эшелон исчез из вида, почти все встревоженно глянули на меня. «Неужели война?» – читалось в их взглядах. «Может быть», – мысленно ответил я. И когда поезд прибыл на вокзал, вышел из вагона с геройским видом человека, отправляющегося на фронт.