приятственно к тому же, что Теренс вернулся в страну, где мы за ним может приглядывать, – сказал Апплтон.

– Кошмарнее некуда, – произнес Трепсвернон.

– Очень долго его не было, чересчур долго; а то из ума нейдут он и эта его безмолвная тень Глоссоп – трюхают Бог весть где и занимаются Бог весть чем.

– Баклажан, – вставил Трепсвернон.

Лицо Апплтона даже не дрогнуло.

– Но вчера было чересчур некогда, чтобы словцом с ним перекинуться, как положено; придется хватать его за рукав в следующий раз, как только соизволит сюда сунуться. Ты видел его с этой балалайкой? – ну и штукенция! Изумительный человек! Но… – Апплтон потянулся и передернул плечами. – За дело! – Он снова перехватил пристальный взгляд Трепсвернона. Тот безучастно улыбнулся. – Ты что-то сказал только что?

– Нет?

– Именно, – проговорил Апплтон. Ему хватило учтивости нахмуриться.

Хуххкунк-ффппп. С полки поблизости сняли книгу.

– Красотка что надо, правда ведь? – донесся голос Билефелда с другой от Трепсвернона стороны.

– Что-что? – произнес Апплтон и подался вперед, чтобы видеть поверх стола Трепсвернона. В этой позе, не мог не отметить тот, глаз Апплтона оказался в сугубой близости от нескольких карандашей, торчавших из оловянного стаканчика перед ним.

– Невеста же: как-там-ее? – напористо пояснил Билефелд. – Тебе удалось с нею поговорить?

– Не удалось, – сказал Апплтон.

– Не удалось, – сокрушенно повторил за ним Билефелд.

– Мне удалось, – произнес Трепсвернон, но никто не обратил на него ни малейшего внимания. Он по-прежнему не спускал взгляда с карандашей и их близости к глазу Апплтона. Особенно один карандаш располагался от глаза всего в нескольких миллиметрах.

– Мне тоже не выпало удовольствия с нею поговорить. Весьма надменная, сочла я. – Из-за конторки у них за спинами донесся редкий женский голос – то была одна из близняшек Коттинэм, служивших в редакции словаря. Трепсвернон знал, что одна сестра – знаток норвежской филологии, а другая – авторитет в гэльской ветви кельтских языков, и сестры были б совершенно тождественны друг дружке, если б у одной волосы не были полностью черными, а у другой полностью белыми. Естественной причудой это не было, а достигалось примененьем разнообразных пигментов и масел, употреблявшихся, дабы установить хоть какое-то ощущенье индивидуальности. Более того, та мисс Коттинэм, что потемней, как-то раз без приглашения пустилась в длительные объяснения того, что она убеждена: перед сном в корни волос следует втирать смесь рома и касторового масла – сим достигается развитие роста и здорового блеска волосяного покрова. Быть может, из-за этого режима воротничок ее блузы частенько бывал испятнан как бы ржавчиной.

У Трепсвернона имелась теория: либо никто из персонала «Суонзби» не знал отдельных личных имен близняшек, либо всем это было безразлично. За его пять лет в «Суонзби-Хаусе» его ни разу не представляли ни одной из этой парочки поодиночке, а сам он не находил в себе уверенности поинтересоваться. В уме у себя, стоило возникнуть причине с ними заговорить, он их звал Приправами: одна с головой-перечницей, другая – с солонкой.

На плитках уборных Письмоводительской был выцарапан мерзопакостный лимерик о них, в чьей схеме рифмовки с особенной изобретательностью применялось слово оссианически.

При звуке голоса Коттинэм Билефелд и Апплтон развернулись на своих сиденьях, выгнув шеи. Еще полдюйма – и действие это лишило бы Апплтона глаза, подумал Трепсвернон. Он чуточку замечтался. Вообразил, как глаз выскакивает и скатывается прямиком в плетеную корзинку посыльного Эдмунда, пока тот, юля, пробирается меж их конторками.

– А она вообще по-английски-то говорит? – по-прежнему интересовался Билефелд, и к их конторкам, пожимая плечами, подошла близняшка Коттинэм с белыми волосами.

– Кто ж тут скажет?

– Кто Фрэшему хоть слово ввернет? – высказался Апплтон, и все, кроме Трепсвернона, рассмеялись легко, откровенно и нежно.

– Ха ха ха, – очень медленно и подчеркнуто произнес Трепсвернон через полсекунды после того, как смолкло их хихиканье. Меж их конторками стремглав промчалось еще одно англосаксонское облачко, и Билефелд сделал вид, будто занят какими-то мелкими записками на своем фресквисентном столе. Клочки бумаги он сложил стопкой, затем разворошил, после чего снова выложил в ряд, изображая нечто приближенное к работе.

– Я слыхала, что она – какая-то родственница царю, – продолжала мисс Коттинэм.

Трепсвернон развернулся на сиденье, а Билефелд и Апплтон в один голос произнесли:

– Да ну! – и:

– Да ну?

– Не дочь или племянница – или еще как-то, – произнесла Приправа. – Но умостилась где-то на том семейном древе.

– Вы водите меня за нос, – сказал Апплтон.

– Если дерево достаточно раскидисто, я, вероятно, тоже царская родня, – фыркнул Билефелд.

– И префекту Тимбукту, – согласилась мисс Коттинэм, и все снова рассмеялись.

– Но, знаете, меня б это вовсе не удивило, – проговорил Билефелд. – Фрэшем вроде бы вращается во всевозможных кругах. Царевна средь нас, вообразите.

– Сдается мне, Фрэшем упоминал, что родом она из Иркутска? – продолжал сплетник Апплтон.

– Да, я как раз обновлял нашу статью по Иркутску, – сказал Билефелд. – Подумал, что может пригодиться, если мне позволят с той девицей потолковать. – Трепсвернон подождал неизбежного хвастовства пустяками, каковое исследователи Суонзби никогда не упускали случая исполнить. – А вы знали, что на его гербе изображено похожее на бобра животное с собольей шкуркой? Это слово бабр там неправильно перевели, что на местном диалекте означало сибирского тигра! Так бабр стал бобром. До крайности необычайно.

Подавляя зевок, Трепсвернон вспомнил сегодняшнее утро и воображаемого м-ра Бурча из семейства тигриных, а Билефелд и Апплтон развернулись оба к своим конторкам, вздев брови в благодарном молчании. Трепсвернон взял верхний конверт из стопки перед собой и вытряс из него письмо. Проглядел страницу. Кучерявым почерком бурыми чернилами со множеством подчеркиваний там значилось:

…прилагается, как велено, подтверждение некоторых слов, начинающихся на букву «С»… Один в особенности поразительный пример из рецепта, предоставленного мне Его Высокопреподобием… Однако почему именно сабза должна располагать кожурой двухдневной давности подобным манером, остается совершенно…

– А вы знаете, что отец Фрэшема дружил с Коулриджем? – донесся шип другой мисс Коттинэм из-за их спин. Трепсвернон, Билефелд и Апплтон снова развернулись, не вставая со стульев, неотразимо влекомые на орбиту притяженьем сплетни.

– Вы водите меня за ухо, – сказал Апплтон.

– Вот поди ж ты!

Глядя Апплтону прямо в лицо, Трепсвернон произнес:

– Вы – вылитый кофейник; я так часто думаю. – И вновь это прошло совершенно незамеченным.

– Или то был Уордсуорт? – произнесла Перец-Коттинэм. – Тот либо другой. Нет, я все ж уверена, то был Коулридж.

– Я только что записывал одно из его… да где ж оно? – Билефелд захлопал по конторке бумагами, с царапаньем вороша ими и вливая новый неистовый темп шороха в общий шум Письмоводительской. – Да! Вот! Одно из первых словесных новшеств, измышленных Коулриджем… – Билефелд воздел голубоватую