Он снова прервался.

– В каком-то смысле мы, хунганы, мы все – бокоры. Хунгану нужно знать зло, чтобы его одолеть, но ведь и бокор должен проникнуться добром, чтобы не дать ему восторжествовать. Это, как видите, единое целое. Владея магией, бокор может сделать зомби любого – гаитянина, живущего за границей, иностранца. Так же и я могу исцелить его жертву по своему выбору. В этом наша сила и мощнейшая форма обороны. Но болтать об этом без толку. На этой земле всё на самом деле не такое, каким кажется.

Бовуар любезно проводил меня к машине, так и не предоставив конкретной информации по теме, которая, как я ему сказал, меня интересовала. Вместо этого он, будучи служителем культа водун, пригласил меня на церемонию, которая должна состояться той же ночью у него дома. Место нашей встречи и есть унфор – святилище, храм и алтарь верховного жреца.

Такие коммерческие представления для туристов Бовуар устраивал каждый вечер. Взимая за вход по десять долларов, идущие на содержание семьи и свиты, насчитывавшей более тридцати человек. Я приехал к десяти и меня препроводили во внутренний дворик с колоннами, где под навесом были расставлены полукругом столы. Во главе одного из них восседал хунган Бовуар.

Лакей принёс мне выпить. Мы с хозяином изучали разношёрстное собрание гостей, среди которых, помимо гаитян, были французские матросы, профессор антропологии из Милана, уже побывавший здесь утром, парочка журналистов, и делегация американских миссионеров. Что-то громыхнуло, и Бовуар велел мне смотреть вглубь алтаря.

Девушка в белом – одна из унси или посвящённых в таинства храма, шагнула в дворик из темноты и, кивнув в обе стороны, зажгла свечу, поставив её на землю. Жрица или мамбо, повторив телодвижения девицы, вынесла чашу с кукурузной мукой, изобразив с её помощью какой-то каббалистический символ на земле[52]. Это, пояснил Бовуар, веве – эмблема лоа, то есть демона, вызываемого в данный момент. Затем мамбо плеснула водой на четыре стороны света, не забыв оросить центральную колонну дворика, через которую духам предстоит войти в этот мир. Потом водой оросили три барабана и порог храма. Покончив с водными процедурами, мамбо обвела посвящённых против часовой стрелки вокруг пото митана[53] – центрального столба. Процедура завершилась коллективным коленопреклонением перед верховным жрецом.

Сжимая погремушку, Бовуар руководил молебном, поочерёдно выкликая духов сообразно иерархии пантеона водун. Он вёл богослужение на ритуальном языке. В словах на нём хранились тайны древних преданий.

Ударили барабаны. Первым пронзительно и дробно заверещал самый маленький – ката, по которому бьют парой тонких и длинных палочек. Раскатистый грохот второго заглушило громовое эхо земной утробы – это вступил последний, именуемый маман, самый большой из трёх. У каждого из них был свой ритм и своя тональность, но в то же время звук их был на редкость цельным, и бил по нашим нервам. Крики жрицы рассекали ночной воздух под канонаду ударных инструментов, чьим залпам согласно кивали верхушки вековых пальм.

Хоровод адептов извивался, пульсируя, словно единый организм. Послушницы метались от публики к алтарю и обратно, каждая сама по себе. В их танце отсутствовала чёткая хореография ритуала. Они словно кидались прямо на силы природы стремглав плечами и руками, а ноги многократно повторяли обманчиво примитивные па. Танец демонстрировал стремление, решимость, сплочённость и выносливость.

Он продолжался минут сорок, предваряя второе действие. Маман сошла с устойчивого ритма остальных барабанов, затем снова вернулась, выстукивая бешеный и неровный, прерывающийся ритм. Возникла зияющая пустота и смертная тоска – сейчас она уже во власти духов, вольных сделать с ней что угодно. Танцовщица замерла. А барабан продолжал греметь, и каждый удар, казалось, ложился на спину несчастной. Затем, стоя на одной ноге, она дёрнулась, описав пируэт, и стала метаться по двору, спотыкаясь и падая, хватая руками пустоту, гонимая боем беспощадных барабанов. И на волне их грохота явился демон. Буйство отступило, одержимая медленно обратила лицо к небесам. Её оседлал невидимый всадник, и она стала частью его. Лоа – тот, ради кого затевалось представление, пожаловал сюда собственной персоной.

В период моих странствий по Амазонке я ни разу не сталкивался с явлением такой грубой и мощной силы, как эта сцена одержимости. Миниатюрная женщина носилась по двору, легко, словно младенцев, поднимая в воздух крупных мужчин. Она разгрызала зубами стаканы, сплёвывая осколки стекла себе под ноги. Жрица протянула ей живую голубку. Крылья тотчас были оторваны, а голова откушена.

Демонстрируя свою ненасытность, духи овладели ещё двумя девицами. Беснование длилось добрые полчаса, жрица опрыскивала кордебалет водой и гаитянским ромом, дирижируя ритуальной погремушкой ассон. И всё это под несмолкающий барабанный бой.

Духи покидали тела танцовщиц так же незаметно, как и проникли, и те – одна за другой – падали в изнеможении на землю. Готовеньких уносили привычные к этому зрелищу слуги. Наблюдая за Бовуаром, я окинул взглядом аудиторию. Кто-то нервозно аплодировал, вид остальных был скорее озадаченный.

А необычная ночь между тем только начиналась.

– Главное впереди, – пояснил Бовуар. – Только что показанный нам ритуал Рада[54] почти идентичен поклонению дагомейским богам. Для гаитян эта Рада воплощает постоянство тёплых чувств и тепло нашей праматери Африки. В районе Порт-о-Пренса преобладают демоны новой породы, взращённые на крови и оковах колониального прошлого. Мы называем их Петро, в них клокочет бесстрашие и ярость, позволившие сбросить кандалы рабства. Как вы могли заметить, ритмический рисунок ударных и хореография танцев весьма отчётливы. Рада попадает в такт, а Петро бьют наперекор, резко и безжалостно, как удары кнута из недублёной кожи.

Духи появились снова – в огне, окружающем столп пото митан. Одержимую пронзил единый спазм, рухнув на колени, она взывала на каком-то древнем наречии. Затем она выпрямилась и завертелась волчком, сужая круги, пока не рухнула прямо на жаровню. В этом положении она пребывала недопустимо долго, пока не отпрыгнула, всколыхнув целое облако искристого пепла.

Замерев, она уставилась на пламя и закаркала вороной. Потом снова склонилась над ним. В руках у неё оказались две горящие головёшки, ударив одной о другую, одну она выронила, и принялась лизать ту, что осталась в руке, и сладострастно льнула к ней языком. В её губах оказался зажат уголёк размером с райское яблоко. Кружение возобновилось. Трижды обойдя вокруг столпа, она упала в объятия жрицы, так и не выронив то, что держала во рту.