– Назад. Значит, так: здесь мы не были, не доехали. Я отменила съемку, потому что… Потому что решила: идея передачи еще не продумана до конца. Звонила Борису с дороги, он не ответил, буду звонить позже. Все.

– А если нас кто-нибудь видел у его дома и запомнил?

– Будут спрашивать, отправляй ко мне, как-нибудь выкручусь. Но я так надеюсь, что не видели!

К счастью или к несчастью, вышло так, как она надеялась: никто из жильцов дома не приметил ни заходившую к Борису девушку, ни ее машину.

Известию о нападении на Кедрова не понадобилось много времени, чтобы добраться до телекомпании СПКТ. Нику все же допросили, так как она последней видела Бориса вчера вечером; но она не имела сообщить ничего полезного, и ее быстро отпустили домой. Ее не могли подозревать: найденные на руинах пирушки отпечатки были мужскими, и удар был нанесен очень сильным мужчиной.

Ника сидела за письменным столом, где справа стоял компьютер, а слева – стакан горячего чая возле пепельницы с дымящейся сигаретой. Строго по центру стола лежал лист бумаги, куда Ника переписывала имена с маленького бумажного прямоугольника из часов Бориса. После каждого имени она задумывалась, ненадолго или надолго, как получалось.

Максим Юрьевич Радецкий.

Ну конечно, знакомое имя, и ей, и Борису. Молодой писатель, выпустивший недавно замечательный роман «Кто-то в долине», который сразу вывел его в элиту российской литературы. Ника посвятила Радецкому отдельную передачу, туда вошли фрагменты интервью, монологов, размышлений писателя, чередующиеся со сценами обыденной жизни, работы, прогулок новой литературной звезды (звезда – это без иронии, так Ника называла не тех, кто впустую блестит, а тех, кто светит). Оператором был Кедров.

Илья Ильич Незванов.

Как будто что-то такое крутится на дальних окраинах памяти, а может, и нет. Политик, чиновник? Не то из городской думы, не то из администрации – всех не упомнишь.

Татьяна Владимировна Долинская.

Это имя тоже вроде где-то мелькало. В газетах, по телевидению (только не в компании СПКТ)? Возможно, однако Ника не могла припомнить, в связи с чем.

Лев Дмитриевич Губарев.

Для Ники – совершенно пустой звук.

Николай Васильевич Растригин.

То же самое.

Александр Николаевич Коломенский.

И этого имени Ника точно никогда не слышала.

Иван Антонович Щербаков.

Разумеется. С начала нынешнего года – владелец СПКТ вместо скомпрометированного и удравшего за кордон Матвеева.

Под именами Ника приписала и слово «Штернбург», потом загасила догоревшую без ее участия сигарету, зажгла новую и отхлебнула чаю из стакана. Она думала о Максиме Радецком, больше думать было не о ком. Щербаков – это слишком близко, а остальных она не знает.

На момент подготовки передачи о нем (четыре месяца назад) Радецкому сровнялось тридцать три года. Роман «Кто-то в долине» был его литературным дебютом, если не считать опубликованного в альманахе «Зеркальный мир» фантастического рассказа «Рыцари подземелья». «Долина» повествовала о шестидесятниках, российских интеллигентах эпохи хрущевской оттепели – необычный выбор темы для молодого писателя, но как он ее раскрыл, эту тему! О шестидесятниках писалось много, даже очень много, но Радецкий предложил абсолютно свежий взгляд – взгляд человека иного поколения, взгляд из начала двадцать первого столетия. Умный, проникновенный, порой утонченно-ироничный, а порой серьезный и мудрый, полный щемящей теплоты роман мало кого мог оставить равнодушным. И это на фоне нынешнего мутного потока! Критики от восторга не находили слов и утрачивали объективность. «Кто-то в долине» – книга, которую ждали, но на появление которой не слишком надеялись в век примитивного зубоскальства модных бумагомарак.

При встрече Радецкий не то чтобы разочаровал Нику, но произвел на нее не то впечатление, к какому она внутренне готовилась. Симпатичный высокий парень, светловолосый, сероглазый, словоохотливый, он показался ей мельче его собственной книги. Суждения его большей частью представлялись Нике неглубокими и неинтересными, а о романе он говорить отказывался, мотивируя тем, что в нем уже все сказал. Однако Ника не придала преувеличенного значения этому легкому разочарованию. Она не впервые встречалась с писателями и знала, что зачастую эти люди просто не умеют выплеснуть сокровища глубочайшего, сложнейшего внутреннего мира иначе как на бумагу. Знала она и о расхожем наблюдении: «Кто хорошо рассказывает – плохо пишет, и наоборот». Безусловно, не всегда так – например, Довлатов, по свидетельствам, запоминался в общении как превосходный рассказчик. Но не был ли он исключением, подтверждающим правило?

Когда работа над передачей подходила к концу, Радецкий начал клеиться к Нике, чем окончательно все испортил. Ника осадила его, но не грубо, уважение к его книге не позволило ей повысить тон. Теперь этим можно воспользоваться. Телефон Радецкого есть в записной книжке – по журналистской привычке Ника не выбрасывала старые, переполненные записные книжки, перенося в новые только актуальные номера. Мало ли что пригодится в будущем, даже случайный телефон, записанный по какой-то сиюминутной надобности.

Позвонить Радецкому, назначить встречу… Но ведь придется залезть к нему в постель? Ну и что, подумаешь… Главное – зачем? Его имя открывает список, но что из этого следует? Совсем не факт, что Бориса пытались убить именно из-за списка, почему бы тут не быть совпадению… Ника ведь не знала, исчезла ли дискета из квартиры Бориса. Хорошо бы разыскать этого дядю Сашу, но к нему никаких подходов, нет и фамилии – дядя Саша, и все. Расспрашивать о нем родственников Бориса – так можно все провалить, да и что она сказала бы ему, если бы нашла? Для такого свидания надо знать больше, сейчас дядя Саша – фактор икс. А встретившись с Радецким, она ничего не потеряет и, если повезет, приобретет хотя бы отправную точку. Какую? Неизвестно. Ника не представляла, что конкретно хочет выяснить у Радецкого, но его имя в списке, а список – все, что у нее есть.

Раскопав старую записную книжку в заваленном всякой мелочью ящике письменного стола, она набрала номер. Ответил сам Радецкий – она сразу узнала его приятный баритон.

– Слушаю.

– Здравствуйте, Максим, это Ника.

– Ника?

– Журналистка из телекомпании СПКТ.

– Я понял, кто! Моя вопросительная интонация – не следствие плохой памяти. Это из-за того, что я никак не ожидал вашего звонка и очень рад…

– Я тоже рада.

– Правда?

– Конечно.

– Но вы звоните по делу или…

– Или! Знаете, Максим, я ужасно жалею, что пришлось отклонить тогда ваше приглашение, но обстоятельства… Я решила исправиться и сама приглашаю вас в ресторан.

– О!…

– Принимаете?

– Само собой, но есть небольшая закавыка…