Как видите, до сих пор мы рассматривали насилие в средневековом обществе без акцента на войны. Это облегчает последующее рассмотрение жестокостей и зверств военного времени, которые сегодня мы относим к военным преступлениям. Мы видим, что даже в относительно спокойные времена общество сталкивалось с насилием в самой жестокой форме, которое самим же обществом и поощрялось. Пытки редко проводились публично, разве что в тех случаях, когда они предшествовали казни, чтобы продлить процесс убийства и довести до крайности смертельные агонии осужденного (как бы предвосхищая выпущенный в 1701 г. в Лондоне жестокий памфлет под названием «Повешение — еще не наказание» / Hanging Not Punishment Enough). Пытка в основном широко применялась в качестве одной из процедур судебного разбирательства. Уровень насилия в геометрической прогрессии возрастал в периоды войн, не на конкретном поле брани, а везде, где проходили войска. Уровень жестоких преступлений увеличивался и сразу по окончании войн — такая особенность отмечена в разные эпохи: неважно, касается ли это английских солдат, возвращающихся домой после поражения во Франции в конце Столетней войны в начале 1450-х гг., или мы говорим об английских же солдатах после войн Вильгельма III Оранского и королевы Анны 250 лет спустя. Война не просто обеспечивает своеобразную ширму для преступных действий солдат; она дает такую возможность всем, а не только людям с низменными побуждениями. Во время шотландских набегов в Северную Англию в начале XIV века было украдено значительное количество домашнего скота и зерна. При натуральном хозяйстве даже в лучшие времена потеря вола или лошади ложилась на крестьян тяжким бременем. Неудивительно, что эти набеги «не просто подталкивали людей к тому, чтобы воспользоваться разрухой и ради выживания заняться преступной деятельностью; они стимулировали, поощряли тех, кто был насильственно лишен скота и пищевых продуктов, и тех, у кого был сожжен весь урожай».

Военная ситуация усугубляла положение хрупких элементов общества, оставляя их один на один со средой, в которой нормы права практически не соблюдались. И в мирные времена жестокость и насилие были широко распространены; но периоды спокойствия даже близко нельзя сравнивать с военным временем, когда масштабы совершаемых зверств увеличивались в разы.

Во главе средневековой системы правосудия и правительства стоял король. В его руках была сосредоточена высшая власть: он обладал правом объявлять войну или мир, мог казнить или даровать жизнь подчиненным — от низших до высших сословий. Ожидалось, что король всегда готов обнажить меч ради защиты народа от преступников и врагов. Он был первым из рыцарей и главным судьей при разрешении любых споров; и в той и в другой ипостаси он обладал высшим государственным правом даровать или отнимать жизнь. Он был воином, судьей и палачом.

Мир в королевстве являлся его, короля, миром. Суровость монарха восхваляли, если она проявлялась ради спасения и безопасности королевства. Подобно нынешним или любым другим временам, когда возникало ощущение, что общество трещит по швам, средневековый народ оглядывался назад, в более, с его точки зрения, законопослушные времена, «золотой» век, когда правитель ревностно оберегал традиции и воздавал справедливую кару нарушителям закона. Его военный героизм был под стать законодательным и судебным способностям, и поэтому король не только являлся главой судебно-правовой системы, но и главнокомандующим армии. Эти две составляющих — юридическая и военная — сочетались еще и с третьей: признанием власти духовенства, то есть с верой в святость власти короля. Считалось (причем не только в эпоху Средневековья), что правитель унаследовал свою мирскую власть от самого Бога, поэтому правит по божественному праву. Его священная обязанность заключалась в соблюдении законности, поддержании мира и защите народа от смертельных врагов. Нарушение упомянутого королевского мира, т. е. нормального общественного уклада, являлось злодеянием против народа, короля и Бога; и уделом монарха было предотвращение подобных отклонений от естественного порядка вещей, а также борьба с ними. Таким образом, обязанности короля обращались не только к народу, но и к самому Богу. Такая божественная иерархия усиливала власть монарха как в политическом, так и в мистическом смысле, причем последнее включало в себя якобы и чудодейственные целительные способности. Первые строки королевского письма или послания напоминали всем и каждому в отдельности, что монарх является королем «по милости божьей». Это отнюдь не пустое утверждение, в нем содержится заявление о неограниченной власти, при этом Бог являлся основным источником королевской власти. Что бы ни делал король, он имел на это право во имя Бога.

Такой жреческий элемент монархической формы правления утверждался сразу при коронации нового короля. Опираясь на примеры из Ветхого Завета, устроители церемонии наделяли короля двойной властью, как в мирской, так и в духовной сферах. Понтифики пытались преуменьшать сходство коронации с таинствами Святых Орденов, но безуспешно. В Англии и Франции церемония коронации включала обряд помазания священным маслом, применяемый при посвящениях в высший духовный сан. На французских коронациях использовали масло, «посланное» с Небес и употребленное при коронации Хлодвига в 496 г. В XIV веке англичане чудесным образом «нашли» пузырек с маслом, которое святой Томас Беккет получил от Девы Марии; это масло стало с тех пор характерной особенностью английских коронаций. Такое слияние властей преобладало в средневековых представлениях о монархическом правлении. Средневековым теологам и наблюдателям, воспитанным на вере в Святую Троицу, было легко представить себе короля сразу в двух ипостасях: как тело материальное (смертное) и тело политическое (бессмертное и божественное). Император Фридрих II был не одинок в своих утверждениях о том, что неисполнение королевской воли являлось богохульством. Т. е. именно о богохульстве следовало задуматься солдатам, исполнявшим приказ короля о резне пленников или совершении других зверств.

В качестве наместника Христа (такой титул также возложил на себя и папа Иннокентий III в начале XIII века, в период соперничества светских и духовных властей) и вицерегента теократического правительства, монарх был призван поддерживать закон и порядок в стране таким образом, чтобы верноподданные могли сосредоточиться на служении своему Господу. Если совершаемое преступление было направлено не просто против народа или короля, но и против Бога, то это подразумевало, что на короля возложена тягостная обязанность наказания виновного. Следовательно, применение жестокости со стороны королевского правосудия было санкционировано свыше. Король мог предстать перед подданными с обагренными в крови руками в качестве доказательства своих усилий по поддержанию порядка, предпринятых им от имени народа и от имени Бога; в ответ он ждал только шумного одобрения.