Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему ты сказала «завербовали»? Это же не армия.
– Люди почти никогда не присоединяются к секте. Их вербуют. Ими манипулируют, и они постепенно втягиваются. – Заметив нечто в глазах у Сэм, Эбби добавила: – Я понимаю, как это звучит… Ты думаешь, что любой, кто присоединяется к секте, тупой на всю голову. Но это очень далеко от истины. Лидерам культа не нужны тупые люди. Им нужны умные люди, благодаря которым все колесики будут исправно вертеться. Твоя биологическая бабушка была педиатром, а твой дедушка – инженером.
– Это было… типа… ужасно?
– Для некоторых. Но только не для меня. Хотя кое-что из этого было не слишком-то хорошо… Постоянные проповеди, и Моисей Уилкокс заставлял нас все время мыть руки. По нескольку часов. Пока руки у нас не начинали кровоточить.
Глаза Сэм расширились, на них навернулись слезы.
– Но я любила этих людей, – продолжала Эбби. – И секта дала мне цель. Так что все было не так уж плохо.
– Какого рода цель?
– Сэм, я не думаю, что нам следует обсуждать все это прямо сейчас…
– Какого рода цель, мам?
Эбби вздохнула.
– Я должна была вырасти и вы́носить отпрысков Мессии. Считалось, что у них будут крылья и они защитят нас во время грядущего апокалипсиса.
Вид у Сэм стал уже совсем бледный.
– Мессии… ты имеешь в виду Моисея, верно? Он собирался использовать тебя как какую-то племенную, гм… – Губы у нее задрожали.
– Да, но он никогда даже не прикасался ко мне, – поспешно ответила Эбби. – Полиция узнала о наркотиках. Была осада, а потом вспыхнул пожар. И все погибли в огне.
Некоторые истины могут оставаться скрытыми навсегда. Сэм никогда не узнает, что как раз ее мать заперла на засов помещение, в котором находилась вся община, – следуя распоряжениям Моисея Уилкокса. И что это была ее вина, что никто не смог выбраться, когда начался пожар.
Эбби вымученно улыбнулась дочери.
– А потом дедушка с бабушкой удочерили меня и все были счастливы, потому что мама нашла семью, которая полюбила ее.
Сэм не стала улыбаться в ответ.
– Я спрашивала папу, зачем ты летала в Северную Каролину, и он мне не сказал. И знаешь, однажды я еще поинтересовалась у него, как так вышло, что тебя удочерили, и он ответил: «Спроси у мамы».
– Я сказала ему, что, когда ты станешь постарше…
– И еще бабушка однажды откровенно солгала мне. Я спросила ее, какой ты была в младенческом возрасте, и она сказала, что ты была очень милым ребенком.
– Послушай, Сэм…
Та сжала кулачки.
– Ты не просто соврала мне! Ты и всем остальным велела врать! От тебя я вполне могла бы ждать лжи. Но от папы… И от бабушки…
Эбби почувствовала себя так, словно Сэм врезала ей под дых.
– Ты говоришь так, как будто я лгу тебе каждый день, – дрожащим голосом произнесла она.
– Ну почти.
– Я не лгу. Не считая…
– Я спрашиваю, как прошел твой день, и ты говоришь, что все было отлично, но я-то вижу, что это далеко не так! Я спрашиваю, почему вы с папой расстались, и ты говоришь, что вы просто разлюбили друг друга, а это чушь собачья – даже папа рассказал мне о своем романе! Когда у дедушки случился сердечный приступ, ты сначала сказала мне, что у него грипп…
– Ладно! – Эбби хлопнула ладонью по столу. – Я лгу, хорошо? Да, я не идеальна. Иногда я лгу.
Сэм с отвращением уставилась на нее, по щеке у нее скатилась слеза. А затем она молча развернулась и ушла.
– Сэм!
Дочь закрыла за собой дверь своей спальни. Даже не хлопнула ею. Не закатила истерику. Все было по-настоящему.
Глава 9
Средняя школа имени Христофора Колумба представляла собой мрачное угловатое сооружение, напомнившее Гусенице его собственные школьные годы. Оранжево-коричневые стены, окна с толстыми железными решетками и пыльными стеклами… У тех немногих учеников, которых ему удалось мельком углядеть, был тот несколько ошалело-пришибленный вид, который приходит с осознанием того, что каникулы остались позади.
Он несколько раз объехал вокруг школы, изучая обстановку. Три этажа; окна на нижнем этаже зарешечены. Входов несколько, но все они закрыты. Школьный двор и баскетбольная площадка на задах огорожены проволочной сеткой.
Отъехав на пару кварталов, Гусеница подрулил к тротуару. Заглушил мотор и достал свой телефон. В чате накопилось несколько новых непрочитанных сообщений, и он быстро просмотрел их. Красная Королева и Шляпник уже были где-то неподалеку. Гусеница набрал ответ, сообщив им, где находится, и попросив подойти к своей машине. Лишний раз напоминать им о необходимости соблюдать осторожность и убедиться, что за ними не следят, не было нужды.
Стал ждать, внимательно изучая улицу и то и дело заглядывая в зеркала заднего вида. Казалось, что сейчас он выставлен на всеобщее обозрение, – какая жалость, что стекла у него в машине не тонированные! Любой из прохожих мог оказаться соглядатаем Круга или агентом, который каким-то образом следил за ним. Поборов инстинктивное желание пригнуться, Гусеница откинулся на спинку сиденья, делая вид, будто возится с радио. Есть! В его сторону двигалась какая-то пара. Мужчина указал на его машину, женщина кивнула, и они ускорили шаг. Рука Гусеницы потянулась к карману, ощущая успокаивающее присутствие пистолета.
Мужчина открыл переднюю пассажирскую дверцу и скользнул внутрь, женщина присоединилась к ним на заднем сиденье.
– Круг не сможет добраться до нас, – произнес мужчина.
Гусеница сглотнул, в горле у него пересохло.
– И не сможет остановить того, что надвигается, – закончил он кодовую фразу за собеседника.
– Гусеница? – Мужчина протянул руку. – Я Шляпник.
Это было странно – наконец-то лично встретиться со Шляпником. В каком-то смысле они уже были очень близкими друзьями. Общались друг с другом в чате чуть ли не каждый день. Шляпник был одним из самых сильных людей, которых он только знал. Уволенный с работы без видимой причины и сталкивающийся с одной несправедливостью за другой, он все же сумел встать на ноги, и теперь у него была прибыльная работа независимого видеоредактора. Он был верен их делу и хорошо знал, кто его друзья. И кто его враги.
– Рад в конце концов нормально познакомиться. – Гусеница пожал ему руку.
Хватка у Шляпника оказалась железной – он явно принадлежал к тем людям, которые уверены, что протянутую руку надо стискивать изо всех сил. Это был крупный дородный детина с коротко остриженными волосами, с толстой и влажной нижней губой. И выглядел моложе, чем предполагал Гусеница, – пожалуй, всего лет на двадцать с
