Утро на площади перед Мэрией начинало свой новый и такой необычный для этого городка день. Солнце освещало остатки недавнего побоища, дивясь всему: “Еще вчера никто не мог бы поверить в такое”. Это маленькое утреннее солнце уже обо всем знало, даже успело порадоваться счастью, свалившемуся на головы горожан. Такое дано не каждому городу, даже не каждому жителю этой голубой, юной планеты. Человек воистину теперь мог почувствовать себя человеком… Но эти сожженные машины на площади, этот стадион, забитый до предела людьми?! Они стали футбольными фанатами и занимают места загодя? Они полюбили огонь, и сжигают все на своем пути? Этот огонь пылает в их сердцах, этот блеск отражается в головах новыми и гениальными идеями. Руки их, тело теперь совершенны и готовы выполнить свое предназначение – творить чудеса и созидать без оглядки на прошлое, на невежество идей и мыслей отсталых, на леность и рабство, на праздность и убожество чувств. Они могли бы приблизиться и стать к нему ближе, к нему – солнцу, освещенные его лучами, стать почти Богами… или хотя бы людьми. А они сжигают машины!..

Но что это? Празденство, карнавал?… Вот шествие людей в веселых пестрых одеждах заполняет улицы. Если есть что праздновать, значит, есть чем жить, если они научились делать это, значит, не все потеряно! Значит, все хорошо!

Как наивно это небесное светило, как трудно ему на призрачной высоте понять этих маленьких, забитых людей, которые, наконец, почувствовали запах свободы. А, может быть, чтобы их понять, нужно оказаться рядом и стать одним из них? Или, хотя бы жить так, как они жили до этого.

Начальник милиции получил четкие указания от Орлова: – Пока не вернут МЭРа, не предпринимать радикальных действий. А руки чесались! И у ребят его отряда этот зуд выдавал их нетерпением взять резиновую дубинку в сильные руки и за дело! Можно и не резиновую. Но, пока приходилось отсиживаться и наблюдать. А площадь перед Мэрией тем временем снова заполнялась людьми.

Это были не террористы и не мятежники. Там собирались в своем диковинном танце люди, одетые в немыслимые наряды или почти без них. В руках они держали лозунги, которые пестрели надписями: “Свободу ЛЮБВИ!”, “Свободной ЛЮБВИ!”, “ЛЮБВИ!”. Одни на руках несли молоденьких раскрашенных девиц, другие в немужском объятии волосатой рукой ласкали своего возлюбленного, третьи, отвергнув мужскую половину, предавались неженским ласкам. Но все требовали одного – СВОБОДУ Любви! Откуда в этом маленьком городке взялась такая масса народу, которая, презрев устоявшиеся традиции и стыд, предалась разврату и похоти, неизвестно. Может, их не было еще вчера – ведь не может в этих маленьких квартирках, в цехах, в рутине повседневности тайно возникнуть такое мощное и нетрадиционное движение. Однако толпа поражала своим количеством и особенно бесстыдством. Так все виделось с высоты смотровой площадки МЭРии, где наше благородное собрание справедливо негодовало. И не понять им было, что в каждом человеке есть все – и поэт, и растлитель, трудяга и разрушитель, влюбленный и извращенец, гений и, просто, тупица и бездарь. Есть все, но каждый выбирает для себя то, что ближе, потом идет и с этим живет. А с волшебной вакциной Ильича все так смешалось, обострилось, стало так явно и неотвратимо – неудивительно, что захотелось сделать то, что хочешь, а еще написать это большими буквами на плакате. Только почему именно это? Однако здесь был затронут, видимо, главный в жизни вопрос – речь все-таки шла о любви, какой бы она ни была.

Хаос нарастал. Толпа, почувствовав свою безнаказанность (а безнаказанность толпы – страшная вещь, если есть толпа, она обязательно должна быть наказана, особенно, когда она несанкционированна), … итак, она почувствовала себя в свободном плавании и без законного ареста, распоясалась совершенно. Какими словами мысленно поносил их Большой Человек – начальник милиции! С каким удовольствием он оттянул бы их в “сопло” и закатал под ”пресс”. Эти разрисованные и разодетые, вернее, раздетые куклы, забыли бы, какого они пола. Хотя, бывает ли пол у извращенцев? А толпа действительно распоясалась и остатки пестрой одежды уже летели на площадь. Теперь эта, вчера еще такая пьяная площадь, стала совсем голой…

И, о ужас!

Надо сказать, когда этот парад пришел на площадь, уважающие себя граждане, то есть уважающие свое право быть прикрытыми и не показывать свои пристрастия и тайные мечты, горожане успели быстро ретироваться. Что же – каждый имеет право на болезнь, свой психоз, каждый имеет право сводить себя с ума по-своему. Но, о ужас! Стоило на площади последнему, особенно “совестливому” члену этой новой организации, сбросить свой наряд и остаться абсолютно нагим, произошло непредвиденное. Завидев это, Большой Человек захотел сам броситься на площадь и воспрепятствовать, но, памятуя приказ, лишь бессильно заскулил.

Из узкой улочки возникло видение. Из дальнего угла площади случилось потрясающее явление. Оно, как лучик утреннего солнца, невинно приближалось к обнаженной толпе и несло с собой запах юного тела, радость недавнего сна, чистоту помыслов и непорочность. Ее розовая юбка развевалась в этих нежных лучах, тоненькая фигурка едва касалась мостовой восхитительными утонченными ножками (именно утонченными, а не тоненькими). И вся она была, словно нежный лепесток, который недавно отлетел от величественного цветка и еще не понял, куда попал? Это была Катенька. Девушка торопилась на работу в Мэрию, немножко проспала, собиралась второпях и забыла дома очки. А потому не видела, куда идет и где сейчас окажется. Толпа удивленно замолчала, и люди внимательно с интересом на нее смотрели. А она все шла через большую площадь навстречу им, не смущаясь и не замедляя шага. Люди на смотровой площадке в ужасе прилипли к стеклам балкона, ожидая самого страшного и, главное, непоправимого. Сейчас эта голая, безобразная толпа поглотит их любимую Катеньку; и девочка станет такой же, как все эти люди на площади. Сейчас, такая нежная, всеми любимая девочка-секретарь прикоснется к месиву из одурманенных людей, руки их вырвут ее из этой пустой площади, голые тела закроют собой этот нежный цветок – и сорвут его, растопчут и надругаются…

– Сделайте что-нибудь! – хором закричали помощники МЭРа.

– Спасите ее! – завизжали налоговые женщины.

– Есть здесь мужчины? – в ужасе завопила их начальница.

Вдруг там внизу один парень, брезгливо оттолкнув голенькую подружку-друга, наклонился к земле и начал лихорадочно одеваться. Потом огляделся и кинулся с площади. Теперь уже какая-то женщина начала натаскивать на себя свой наряд. Кто-то, опустив дурацкий лозунг, спрятался за голые спины. Катенька все шла и улыбалась, глядя на этих людей, пока не замечая, куда идет. А толпа уже успела набросить свои наряды, и теперь эти люди смотрели друг на друга, на Катеньку и на самих себя. Это было видение! Это было наваждение! Как невинная чистая душа – девочка в розовой юбке, могла так подействовать на этих людей? Никому из них и в голову не пришло ничего дурного, потому что такое было просто невозможно. Теперь уже главный милиционер со смотровой площадки смотрел и недоумевал. На месте этих людей он бы… Эх! Он бы!… И теперь недоумевал. Катенька поздоровалась с людьми на площади, улыбнулась наивной детской улыбкой, сделала еще несколько шагов и впорхнула в здание Мэрии. Слава Богу – все обошлось!