Но даже не внешняя красота, не идеально правильные черты лица, не совершенные пропорции фигуры, которые легко угадывались под одеждой, заставляли меня смотреть, не отрывая глаз. Что-то другое… Какое-то немыслимое притяжение, словно нитями призрачными, глазу невидимыми, удерживало мой взгляд на нем. Каждое его движение казалось совершенным, грациозным, как у хищника… А я, как жертва, как тот кролик, застыла и глаз от "удава" отвести была не в силах…

Не прерывая разговора по телефону, он отошел к дороге а потом, открыв дверцу машины, наклонился и вытащил из салона букет цветов.

А мне никогда никто не дарил цветов. Нет, не так. Мне никогда не дарил цветов мужчина… На работе на каждый день рождения девчонки вручали мои любимые орхидеи в горшочках. Но до этого момента я и не задумывалась о том, что цветы без повода от малознакомого человека… это приятно. Интересно, сколько там, в букете, их? Судя по тому, как Марк с трудом обхватывает рукой перевязанные лентой стебли, много. В темноте не разобрать.

— Всё, Тимур! В пять утра чтобы были возле моего дома, я собирать вас по городу не буду. Что? Решите это с Олегом! Нет. Мне не звони сегодня…

Его разговор подходил к концу, и я напряглась снова, подобралась, словно теперь, когда внимание мужчины было нацелено исключительно на меня, мне угрожала какая-то опасность.

— Катя, я могу подойти ближе? — спросил он, остановившись на том же расстоянии от меня, в рамках которого разговаривал со мною до телефонного звонка.

Колени подкосились. И чтобы не расплакаться от унижения и боли, я крепко зажмурила глаза. ОН ВСЁ ЗНАЕТ! Он знает мою страшную грязную тайну! И вчера, наверное, знал… Когда читал мои шутки в сообщениях. Он читал и думал, и представлял, как я… как меня… Не сдержавшись, я всхлипнула и закрыла лицо ладонями.

Мне убежать было нужно! Мне было нужно опрометью нестись в свой домик-раковину, чтобы, сжавшись под одеялом в холодной постели, пережить, перетерпеть эту боль. А я стояла перед ним — раздавленная — и не могла сдвинуться с места! Меньше всего на свете я бы хотела, чтобы ОН знал!

А ведь лицо закрывать было нельзя. Только не при нем. Не при мужчине. Не при чужом. Его на виду держать было нужно! Следить за каждым движением! А я, дурочка, потеряла контроль. И когда очнулась, когда убрала руки, почувствов, что он стоит ближе, чем было нужно… чем было можно, то поразилась тому, что вижу!

Он был так близко, что руку протяни — дотронешься, упрешься в мощную грудную клетку, туго обтянутую светлой тканью футболки. И мне казалось, что я не просто его запах ощущаю, я чувствую жар его тела, от которого, как от печки, идет тепло ко мне. Я вижу его руки, открытыми ладонями выставленные передо мной — мол, смотри, я без каких-либо скрытых намерений! А… цветы где? Пока я в испуге взглядом ищу цветы — ну, не могли же они мне привидеться — он говорит:

— Катя, я не обижу, я не трону, ничего не сделаю. Клянусь тебе. Обещаю, слышишь?

— Зачем тебе всё это? — выдавливаю из себя, не смея поднять взгляд в его лицо, желая, но не решаясь шагнуть, убраться подальше от него. — Что ты от меня хочешь?

Еще утром я и предположить не мог, что ночью буду стоять перед Катей, перед моей Барышней, странной, загадочной женщиной, из-за которой не мог спать ночами, из-за которой поставил на уши весь город. Но узнал, нашел, понял, кто она!

А ведь искал я зря. Понять, что Барышня — это Катя Семёнова, соседка Гриши Мерцалова, оказалось проще простого! Всего-то нужно было внимательно рассмотреть фотографии с ее игрушками, те самые, которые Барышня присылала мне в первый день нашего виртуального знакомства! Кукла, например, была сфотографирована на подоконнике в ее кухне, ровно в том ракурсе, с какого видел помещение я, когда разговаривал с Натальей Аркадьевной, матерью Кати, а потом и с ней самой. А бык — в прихожей, на комоде, ровно в центре его поверхности, сидящим на белой кружевной салфеточке. Когда я снимал обувь, взглядом упирался именно в нее, в салфетку эту!

У меня была хорошая память. Профессиональная. Особенно четко откладывались в голове мелочи. Если бы сразу же после посещения их квартиры я додумался посмотреть фотографии, понял бы еще быстрее. А так почти неделю, урывками, отрывая такое необходимое, такое быстротечное сейчас время от поисков ребенка, я искал Катю или, точнее, искал я, кто такая Барышня, напрягая одного своего хорошо знакомого хакера. А параллельно (нет, ну бывают же такие совпадения!) наводил справки о Екатерине Семёновой! И каково же было мое удивление, когда ровно за полчаса до звонка того самого программиста, который пробивал месторасположение компьютера Барышни, я додумался посмотреть фотографии и по задним планам на них понял, кто она такая!

… - Зачем тебе всё это? Что ты от меня хочешь? — спрашивает она отрывисто, и даже в полутьме, даже в неярком свете далекого фонаря, я вижу слезы, еще не пролитые, но вот-вот готовые побежать по щекам.

Я знаю о ней все. И это знание такую бурю подняло в моей душе, что впору заорать сейчас, или, что еще лучше было бы, разогнаться на машине так, чтобы спидометр зашкаливал, чтобы от адреналина, от эмоций этих сгорело, вытеснилось из сердца странное чувство… Дикое желание найти и голыми руками разорвать тех уродов, которые морально и физически когда-то уничтожили эту женщину. И, сука, за столько лет не нашлось никого — ни среди ее близких, ни среди наших доблестных правоохранительных органов, кто наказал бы обидчиков, кто просто дал бы им по заслугам! Я уже знал их имена… Из троих мудаков, которые фигурировали в уголовном деле об изнасиловании, давно сданном в архив, только один отсидел в тюрьме. Да и то за преступление, не связанное с Катей. Дело было развалено, причем достаточно грубо — при желании, можно было и сейчас попытаться…

Из троих мразей, по сути, наказан был только один, Стас Морозов, по кличке Лоцман, причем наказан, так сказать, высшими силами — он умер около шести лет назад от рака желудка. Остальные до сих пор топчут землю… нашего города! Они, бл. ь, ходят где-то здесь, вполне возможно, иногда встречают Катю…

Я стоял рядом с ней и не мог выдавить из себя ни звука, но мысленно разговаривал с нею:

"Что я хочу от тебя? Если бы я знал, Катя, если бы я только знал! Просто еще до того, как в моей голове соединились два твоих образа — виденный мною здесь в день пропажи Гриши Мерцалова и тот, виртуальный, который сложился во время нашей переписки, уже тогда, испытывая странное чувство раздвоения сознания, я… хотел вас обеих. И эта тяга, она ведь не только в физиологической потребности заключается… Не столько в ней…"

Иррациональное, малообъяснимое чувство заставляло меня, как маньяка какого-то, всматриваться в Катины фотографии, сделанные Тимуром по моей просьбе…

Такая удивительная, такая особенная женщина. Необычная, странная, пугливая и, одновременно с этим, гордая, с глазами, наполненными болью, хрупкая и сильная, ни от кого не зависящая и безумно одинокая, очень красивая — яркая с этими волосами рыжими и в то же время неприступная, совершенно точно не понимающая, какой она видится окружающим… Женщина, обладающая удивительным качеством — она умела слушать, умела сочувствовать, умела понимать! И я ведь не был большим любителем рассказывать подробности из собственной личной жизни, а выложил ей все о себе! Она была принцессой, заточенной в башне. Барышней, которую мысленно вот уже который день я называл своей. Моя Барышня…