Таким вот звездным вечером, почти что уже ночью, девки пряли в горнице, что на постоялом дворе Зверина. Две подружки-хохотушки — Любима и рыжая смешливая Речка, на которую посмотришь — волей-неволею улыбнешься — до чего задорница девка: улыбчивая, яркая, словно пылающее закатом солнце, а уж веснушек — больше, чем колосков в поле!

— Ну, вот, — поправив веретено, продолжала рассказывать Речка. — А другой волхв там — совсем молодой парень, ну, как наш Порубор, даже, может, и помоложе…

— Да помоложе-то — уж совсем дите! — не выдержав, фыркнула Любима.

— А красивый какой, — не слушая ее, мечтательно говорила Речка. — Темненький, но не как Пору-бор, а чуть посветлее, волосы длинные, мягкие, узким ремешочком связаны, глаза нездешние, светлые… Велимором кличут.

— Ты за пряжей-то следи, Речка! — нагнувшись, Любима подняла уроненную подружкой прялку, красивую, с резным изображением солнышка и русалок.

Речка вздохнула и вдруг подсела к подруге близко-близко, заглянула в глаза:

— Любима, а вот скажи без утайки — красивая я… или так, не очень?

— Тьфу ты, — рассмеявшись, Любима обняла подругу. — Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!

Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала — рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.

— А мне Ярил нравится, — погладив Речку по волосам, призналась Любима. — Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет — ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.

— Знаю, — кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.

— Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, — тихо говорила про суженого Любима. — Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.

— А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? — отвлеклась от своих мыслей Речка.

Любима отмахнулась:

— Да рановато ему еще.

— Чего ж рановато? Парень красивый, видный.

— Серьезный он слишком, — пожаловалась Любима. — Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.

— Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! — всплеснув руками, поведала Речка. — И Самвина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.

— Не выйдет в пятницу-то, — с видимым сожалением отозвалась Любима. — Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много — купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.

Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:

— Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?

— А и сходить, что ли? — Любима задумалась. — Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?

— Верно. Так пойдешь?

— Инда пойдем завтра, — наконец решилась Любима. — И в самом-то деле!

Назавтра нарядились девки. Речка — в белую, с вышивкою, рубаху, поверх — варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, — золотые, как есть золотые! Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, — ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, — видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала — подпрыгивала:

— Ну, что, отпустил батюшка?

— Отпустил, — обняла подружку Любима. — Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?

— Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! — Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли — парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса — Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены — старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника — узкая шерстяная, до самых пят, поверх — небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы — вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.

— Эй, девы, орешками угостить? — это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:

— Ну, угости.

Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:

— Как хоть звать-то тебя, дева?

— Пафнония, ромейского гостя женка.

— Ой, врешь, поди?

— Да ладно, не верь!

Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд гридей — в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.

— Вот ведь, обрызгали, змеи! — погрозила им кулаком Речка.

— Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!

— И вправду…

— Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?

— А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.

— Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?

— Да уж, не грустно.

На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ — все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол — похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов — высокий носатый и пухленький, с круглым лицом — периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…

— Вельвед! — вдруг пролетел в толпе шепоток. — Вельвед-волхв.

Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву — бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим белым петухом под мышкой.