Такая цепочка мыслей оказалась хоть и возбуждающей, но напрасной, поскольку здесь нет Салли, чтобы утолить мое вожделение, а Эми этого не сделала бы, даже будь она тут. И почему это в последнее время я испытываю возбуждение исключительно в Лондоне, в обществе столь целомудренной подруги, и почти никогда дома, в Раммидже, где у меня есть жена, обладающая неутолимым сексуальным аппетитом? Просто не понимаю.

- Тебе тоже следует попробовать, Пузан.

Откуда Джейк знает, что я не пробовал? Должно быть, об этом непроизвольно сообщает язык моего тела. Или лицо, глаза. Глаза Джейка каждый раз, когда мимо проходит красивая девушка, вспыхивают, как инфракрасный сканер системы безопасности.

Наверное, в последнее время я ближе всего подошел к этому с Луизой, в Лос-Анджелесе, три или четыре года назад, когда ездил туда на месяц для консультаций по американской версии «Соседей». Она была креативным директором американской телекомпании, а на самом деле - вице-президентом, должность не настолько солидная, как это может показаться британцу, но все равно очень неплохая для женщины чуть за тридцать. Она опекала меня и выполняла роль посредника между мной и группой сценаристов. Над сюжетом работало восемь авторов. Восемь. Сидя за длинным столом, они пили кофе и диет-колу и угрюмо проверяли свои остроты друг на друге. Так как компания купила права, они могли вытворять с моими сценариями все что угодно, и они это делали, выбрасывая большую часть первоначальных сюжетных ходов и диалогов и сохраняя только основную линию конфликта. У меня было чувство, что я получаю здесь тысячи долларов ни за что, но жаловаться не стал. Поначалу я прилежно ходил на заседания сценаристов, наблюдая их мозговые атаки, но через некоторое время мне стало казаться, что мое присутствие только смущает и отвлекает этих людей, похожих на участников отчаянного соревнования, от которого меня, к счастью, освободили. Моя роль все больше и больше сводилась к отдыху у бассейна отеля «Беверли Уилшир» и чтению рабочих вариантов сценария, которые Луиза Лайтфут приносила мне в своем красивом холщовом портфеле, окантованном кожей. Она приезжала в конце дня в маленьком японском спортивном автомобиле-купе, чтобы забрать мою правку и выпить со мной по коктейлю, чаще всего мы вместе и ужинали. Она недавно рассталась со своим партнером и «ни с кем не встречалась», а я, отрезанный в Беверли-Хиллс от мира, был очень рад ее обществу. Она водила меня по клубным голливудским ресторанам и показывала знаменитых продюсеров и агентов. Брала на предварительные просмотры фильмов и на премьеры. Водила в художественные галереи, театрики, а также в менее престижные заведения курорта: автозакусочные «Бургер Кинг» и «Донат Дилайтс», в кегельбаны-автоматы и однажды даже на бейсбол под тем предлогом, что это поможет мне лучше понять американское телевидение.

Луиза была маленькая, но фигуристая. Прямые коротко стриженные каштановые волосы всегда блестели и колыхались, словно только что вымытые, потому что так всегда и было. Идеальные зубы. Разве в Голливуде бывают не идеальные зубы? Но Луизе они были особенно нужны, потому что она много смеялась. Это был звучный, солидный смех, довольно удивительный для маленькой фигурки и общего сдержанного стиля женщины, делающей профессиональную карьеру; когда она смеялась, она закидывала голову назад и покачивала ею из стороны в сторону, отчего волосы разлетались волнами. Рассмешить ее как будто не составляло труда. Луизу забавляли мои маленькие ироничные британские шпильки в адрес голливудских обычаев и калифорнийской манеры говорить. Разумеется, ничто не доставляет сценаристу большего удовольствия, чем присутствие привлекательной и умной молодой женщины, которая без удержу смеется его остротам.

Как-то теплым вечером, незадолго до моего отъезда, мы поехали в Венис, чтобы поужинать в одном из тамошних прибрежных рыбных ресторанчиков. Сидя на улице, на веранде ресторана, мы наблюдали техниколоровские краски заката над Тихим океаном во всем их вульгарном великолепии, в сумерках пили кофе, а потом заказали вторую бутылку «шардоне» из долины Напа, и маленькая масляная лампа мерцала на столе между нами. В первый раз я не пытался рассмешить Луизу, а серьезно говорил с ней о своей писательской карьере и о том, что ее взлет начался с «Соседей». Я прервался, спросил, не заказать ли еще кофе, а она, улыбнувшись, сказала:

- Нет, чего я сейчас хочу, так это отвезти тебя к себе и трахать до потери пульса.

- В самом деле? - Я потянул время, радуясь полутьме и пытаясь привести в порядок мысли.

- Ну, что скажете, мистер Пассмор? - Обращение «мистер Пассмор», конечно же, было шутливым - она была со мной на ты, наверное, еще до нашего знакомства. Мистер Пассмор - так она называла меня только в разговорах с другими сотрудниками компании. Я слышал, как она говорила по телефону: «Мистер Пассмор полагает, что делать Дэвисов латиноамериканской семьей - ошибка, но он прислушается к нашему мнению. Мистер Пассмор считает, что сцена, начинающаяся с тридцать второй страницы двенадцатого варианта, излишне сентиментальна». Луиза сказала, что в нашей индустрии это знак уважения.

- Очень мило с твоей стороны, Луиза, - сказал я, - и не думай, что я не хочу лечь с тобой в постель - хочу. Но, как ни банально это звучит, я люблю свою жену.

- Она никогда не узнает, - сказала Луиза. - Ей это не принесет никакого вреда.

- Я буду чувствовать себя настолько виноватым, что, вероятно, она заметит, - возразил я. - Или вдруг я все ей расскажу. - И с несчастным видом добавил: - Прости.

- Да ладно, ничего страшного, Пузан, ведь я в тебя не влюбилась, не думай. Может, попросишь счет?

Когда мы возвращались в мой отель, она внезапно спросила:

- Я единственная девушка, насчет которой у тебя возникли затруднения с совестью? - И когда я ответил, что они у меня есть всегда, сказала: - Ну что ж, хоть какое-то утешение.

В ту ночь я мало спал, ворочаясь на своей широкой постели в «Беверли Уилшир» и терзаясь, не позвонить ли Луизе и сказать, что передумал, но не сделал этого; и хотя мы еще несколько раз виделись, отношения изменились, она постепенно отдалялась, вместо того чтобы стать ближе. В последний день она отвезла меня в аэропорт, поцеловала в щеку и сказала:

- Пока, Пузан, все было отлично.

Я с энтузиазмом согласился, но весь полет гадал, что же я упустил.

Пора ложиться спать. Интересно, что сегодня покажут по каналу грез? Не удивлюсь, если что-нибудь неприличное.

Четверг, утро, 18 фее. Видеодомофон в квартире соединен с камерой на крыльце, которая показывает крупным планом лицо звонящего к вам человека либо - по вашему желанию - общий вид крыльца на фоне улицы. Иногда в минуты безделья я нажимаю кнопку общего вида, чтобы посмотреть на идущих или стоящих на тротуаре людей. Так я ищу своих персонажей - передо мной проходят все типажи - и, наверное, получаю некое ребяческое удовольствие от подглядывания с помощью техники. Словно перископ наоборот. Из своей удобной рубки я осматриваю неряшливую земную поверхность далеко внизу: туристы хмурятся над своими картами, юные девушки, слишком легкомысленные, чтобы накинуть поверх своих легких выходных нарядов пальто, бегут, обхватив себя, чтоб хоть как-то согреться, молодые щеголи в кожаных куртках, шаркающие и подталкивающие друг друга локтями, влюбленные парочки то и дело останавливаются, чтобы поцеловаться, а на них натыкаются нетерпеливые господа с «дипломатами», спешащие на Чаринг-Кросс.