А неприметный серый фургон, в который грузили покрытые синими татуировками тела, уехал еще раньше.

Возможно, Геннадию Прокопьевичу удалось бы выкрутиться и на этот раз: в конце концов, бунт уголовников стал возможен исключительно благодаря «ратнику», и результаты, которые этот препарат показал, превзошли самые смелые ожидания. Но тщательное исследование тел подопытных вновь подтвердило ускоренный процесс старения. «Ратник» буквально насиловал организм уголовников, и, если бы не бунт, они бы умерли от старости в течение двух-трех дней.

Это была катастрофа.

Тем не менее за Монастыревым никто не пришел: перепуганное руководство института, стараясь прикрыть себя, приложило максимум усилий, чтобы спустить дело на тормозах. Поняв, что следствие ему не грозит, Геннадий Прокопьевич попытался устроиться на работу – надо было налаживать новую жизнь, – но очень скоро понял, что в качестве прощального подарка бывшие работодатели выписали ему «волчий билет». Монастырева не брали ни в один институт, ни в одну лабораторию, он не мог устроиться даже провизором в провинциальную аптеку – полный негласный запрет на деятельность, даже близкую к прежней профессии. А вскоре империя развалилась, и Геннадий Прокопьевич окончательно перестал понимать происходящее вокруг. Жизнь превратилась в унылую череду одинаковых серых дней, ведущих в никуда. Ее единственным смыслом был поиск пропитания на ближайшее время. Монастырев брался за любую работу: торговал газетами, подрабатывал грузчиком в магазине, разносил рекламные буклеты и до сих пор удивлялся, как получилось, что он не спился. Тем не менее о самоубийстве Геннадий Прокопьевич подумывал, но… не успел.

Езас Раймондович Крысаулас отыскал Монастырева на барахолке, в которую после развала империи на некоторое время превратился знаменитый на весь мир олимпийский стадион «Лужники» и где бывший заведующий сектором секретного научного института брал уроки мелкой торговли у полуграмотного азербайджанца. Появление энергичного и богатого владельца крупной медицинской компании, который выразил глубокую заинтересованность в услугах опытного ученого, Монастырев расценил как чудо и, ни секунды не колеблясь, принял сказочное предложение. На голову Геннадия Прокопьевича неожиданно свалилось все, о чем он только мог мечтать: собственная лаборатория, невероятный доход – за один месяц Монастырев заработал столько же, сколько за полтора предыдущих года, и самое главное – возможность заниматься любимой наукой. Те задачи, которые первое время ставил Крысаулас, Монастырев решал на лету, вовсю используя свободное время для собственных изысканий. Геннадий Прокопьевич мечтал модернизировать «ратник», создать наконец идеальный стимулятор, но у Езаса Раймондовича были свои соображения насчет нового подчиненного.

Три месяца Крысаулас приглядывался к Монастыреву, а затем в один прекрасный день предложил разработать план производства нового препарата. Маленьких таблеток с вытесненным на них смешным изображением кролика. В те времена «экстази» только входил в моду, но энергичный Езас Раймондович был уверен, что у этого наркотика большое будущее. И не ошибся. Крысаулас вообще редко ошибался и в бизнесе, и в людях.

Известие о том, что основным видом деятельности компании «ЦентрМедПереработка» является производство синтетических наркотиков, Монастырев воспринял достаточно спокойно. Он хорошо помнил и «волчий билет», и развал империи, и пьяных грузчиков, и поучения азербайджанца, и многие другие ситуации, которые ему довелось пережить. Общество не смогло обеспечить ему нормальную жизнь, и Геннадий Прокопьевич без колебаний ответил обществу встречной любезностью.

Разработанный Монастыревым план производства «экстази» давал десять процентов экономии по сравнению с мировыми аналогами, а учитывая то, что Крысауласу не приходилось тратиться на транспортировку, он мог предложить дилерам настолько низкие цены, что меньше чем за месяц стал монополистом в этом сегменте московского рынка. Выросли и производственные возможности компании. По заданию Крысауласа Геннадий Прокопьевич запустил производство целого ряда синтетических наркотиков, по-настоящему увлекся этой областью фармакологии и теперь готовился к производству своего собственного детища – «стима», принципиально нового синтетического наркотика, не имеющего аналогов в мире. Этот препарат был прямым наследником «ратника» – Монастырев не мог отказаться от своих старых идей.

«Откуда же у него этот золотистый блеск? Что могло дать такую странную реакцию?»

Монастырев снова подошел к Виктору, молча поднял ему веко и еще раз осмотрел глаз: блеск не проходил. Казалось, что где-то в глубине зрачка испытателя разгорается золотистый пожар.

– Что-то не так? – поинтересовался ассистент.

– Нет, все в порядке, – пробормотал Геннадий Прокопьевич. – Мне нужны результаты анализа крови как можно быстрее, и еще…

– Да?

Монастырев провел рукой по волосам:

– Как вы оцениваете физическое состояние подопытных?

Молодой человек пожал плечами:

– Как совершенно удивительное, Геннадий Прокопьевич. Испытуемые демонстрируют поразительное здоровье: у них улучшился аппетит, замечательный сон, вообще нервная система, которую, по идее, наркотик должен был поразить в первую очередь, в полном порядке. Единственная аномалия, которую я наблюдаю, – это стойкая зависимость от «стима». – Ассистент с уважением посмотрел на Монастырева. – Я уверен, Геннадий Прокопьевич, что ни один врач не назовет наших подопытных наркоманами.

– Пока не увидит ломку.

– Да, пока не увидит ломку, – согласился ассистент. – В остальном эти люди вполне нормальны.

«Миллионы, – Монастырев, пытаясь скрыть волнение, опустил руки в карманы белоснежного халата, – миллионы! Два, максимум три приема, и абсолютно здоровый человек полностью наш! При этом он сохраняет все производительные функции… Откуда же взялся этот золотой блеск?»

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул массивный охранник в черной форме:

– Геннадий Прокопьевич, вас вызывает Езас Раймондович.

– Нет, я считаю, что мы вернулись абсолютно вовремя, – спокойно произнес Крысаулас. – Часть товара мы все равно будем отправлять по твоим каналам в регионы, но ты должен понять: Москва – необъятный рынок, испытывающий потребность в нашей продукции. В конце концов, я должен развивать производство или нет? – Езас Раймондович помолчал, затем улыбнулся: – Да, повышенные обязательства. Я рад, что мы понимаем друг друга. Увидимся.

Он положил трубку и посмотрел на Монастырева.

– Извините, Геннадий Прокопьевич.

– Ничего страшного.

Крысаулас потер руки.

– Что же, ваш доклад о состоянии производства на фабрике меня впечатлил.

По-русски Езас Раймондович говорил очень правильно, четко выговаривая каждую букву, грамотно ставя ударения, но эта академическая точность лучше всякого акцента указывала на то, что русский не был для Крысауласа родным.