– Нельзя, милая, нельзя.

– О-о-ой, – вновь стонала больная, – о-ой, умира-а-аю, твою мать.

– Валя, а родные-то у тебя есть? – Надежда Владимировна пыталась отвлечь больную, так как иных средств лечения у нее не было.

– Слышь, Надежда, не выкарабкаться мне. Видно, час мой близок, хочу облегчить душу.

– Ну, что там у тебя за грехи? Может, священника позвать?

У всех бездомных были запутанные биографии, половина из них прошла тюрьмы и лагеря, но каяться они не привыкли. Напротив, считали себя невинно осужденными, несчастными жертвами. Недавно появившийся в фонде священник не переставал удивляться этим людям: почему-то они не склонны к покаянию? Надежда Владимировна удивилась словам больной. Та настаивала:

– Не, к священнику мне нельзя, не крещенная я, да и не поймет мужик моей беды.

– Священник – не мужчина.

– Так, вот, Надюха, болит у меня ноне душа, оттого я и не могу подняться. И не лежала бы я тут, всеми заброшенная, если бы умнее была, оставила бы ребеночка.

– Что, аборт сделала?

– Хуже. Признаюсь, как на духу: родила я девчоночку и бросила ее. Да и то сказать, крепко я в то время квасила. Я поначалу-то думала, что ее папашка на мне женится, а он, подлюга, по оргнабору на Север записался и был таков.

– А кому дочку-то отдала?

– Да можно сказать, миру подбросила. Знаете, игра в старину была в штандар. Мячик подкинут к небу, и лови, кто хочет. Вот и я помню, нарядила на Первое Мая свою Розочку в новую рубашонку. Имя не поленилась, вышила на ней. И буковку от фамилии негодяя – «П». Да, цветочек мой, кровинушка моя, Розочка, красивая была дочура. Только-только в коляске сидеть научилась. Ну выехала я с ней на улицу, кругом веселье, музыка. Мужики-подлюги своих девок тискают. А я одна-одинёшенька. Наши общежитские на праздники разъехались по домам, а я разве могу в деревню показаться с ребенком нагулянным? Знаешь, в то время строго было, не то что сейчас, сплошное бесстыдство. Ну, а кто не уехал, с предприятием на демонстрацию спозаранку ушли. Ну, значит, нарядила я Розочку, – старуха уже повторялась, – и – тоже на улицу. А тогда у нас по праздникам пиво в розлив продавали. Ну, я кружечку-другую опрокинула, голова закружилась, все мне стало трын-трава. В общем, куда-то я эту колясочку в уголок примостила, а потом сама забыла, где оставила. Народ кругом гуляет, круговерть – не вообразить. Я туда-сюда, а коляски и нет. Так на Первое Мая я своей дочурки и лишилась.

– Что ж в милицию не обратилась? Может и нашелся бы ребенок.

– Да куролесила я неделю. Мне тогда самой едва семнадцать исполнилось. И не единой доброй души вокруг, чтобы наставила, глаза раскрыла. А не будь я дурой тогда, не ты у меня сейчас бы службу отбывала, а доченька моя Розочка. Поди ей сейчас годков-то набежало, как тебе. Ой, дай-ка мне вон ту коробочку, – Валя потянулась к тумбочке и чуть не упала с кровати. Надежда Владимировна помогла ей.

Бездомная трясущимися пальцами стала перебирать куцую пачку бумажек и вскоре вытащила из нее блеклую фотокарточку маленького ребенка, сидящего в коляске.

– Вот, посмотри, моя дочура, Розочка. Три месяца ей тут.

Надежда Владимировна всмотрелась в карточку и у нее появилось смутное ощущение, что где-то она уже видела это лицо. Во всяком случае, очень похожее. Ну, да. В девятом, полувыпускном классе, у дочки в школе делали альбом. Следуя странной моде, выпускники рядом со своими фотографиями помещали фото из раннего детства. Это ж Алинка! Одно лицо! И мать ее зовут Роза. И фамилия Первомайская, на букву «П», – видно, в детдоме присвоили.

– Когда, говоришь, ее потеряла?

– Говорю же, на Первое Мая. Сейчас вспомню в каком году.

Надежда Владимировна окончательно уверовала, что речь идет о Розе Анатольевне Первомайской, вагоновожатой, матери подружки ее дочери. Но надо было выяснить еще кое-какие моменты.

– Ничего не обещаю, но, возможно, я смогу вам помочь в поисках вашей дочери.

– Ой, милая! Да разве ж это можно. Да я за тебя Богу буду молиться. Окрещусь у нашего батюшки и буду молиться.

Дочь Роза Анатольевна не простила мать, бросившую ее ребенком, и не захотела с ней встречаться. Но Алина, в то время подросток, проявила любопытство к неожиданно объявившейся бабушке и посетила ее несколько раз. Валя воспряла духом и чудесным образом выздоровела. Фонд нашел ей работенку с жильем: убирать туалеты на вокзале. На сей раз Валя сумела удержаться на работе, дав зарок внучке и самой себе не пить. Алина вскоре потеряла интерес к этой бомжихе, однако необъяснимое внутреннее сходство – душа, пораженная завистью ко всему миру – притягивало их друг к другу. Алина и баба Валя уже не теряли связь, хотя не встречались годами и месяцами.

Когда баба Валя устроилась горничной в санаторий, она позвонила Алине, пригласила ее на отдых. Алине было не до отдыха: она делала карьеру. После трехлетнего перерыва Алина и постаревшая баба Валя встретились в санатории. Бывшая бомжиха выглядела лет на десять старше своего возраста из-за изрезанного морщинами и иссушенного лица. Губы ее совершенно ввалились и, казалось, намертво склеились. Говорила она редко и мало. Впрочем, облик ее был вполне благообразен: прямая, тощая, всегда в платке. Несмотря на сморщенное лицо, в теле ее было достаточно силы и крепости, чтобы работать по двенадцать часов в сутки. И еще была у бабы Вали новость – она вступила в какую-то секту, приняв новое имя – Прасковья. Окружающие звали ее теперь баба Проня. Так же велела она себя называть и своей внучке. Причастность к секте вернула бабе Проне чувство собственной значимости и даже возвысила над прочими людьми, не верящими в Божье царство для избранных. Но перед внучкой она по-прежнему робела.

– Слышь, внуча, – баба Проня сделала паузу, – а этот – пузатый – мужик – Вадим, – и снова она останавливалась, будто набираясь смелости или подбирая слова, – он тебе кто?

– Да так. Работаем вместе.

– Этой – ерундой – торгуете?

– Баб, подай-ка мне вон те коробочки, надо их сюда поставить. Скажи лучше, что за хозяйка, у которой ты сынка нянчишь? Не сильно требовательна? Она кто, из местного персонала?

– Да так, ничего. На первый взгляд – добрая, но, сдается – себе на уме. Все эти «простите-извините» меня из себя выводят, – голос бабы Прони был монотонен, она будто скандировала слова. – Наш главный приставил меня – к этой Ксении Игоревне. Ему поперек не пойдешь – вмиг выгонит. И, мальчонка ее, Никитка – тоже больно умный. Она ему все сказки какие-то мудреные читает, он – тоже меня потом поучать смеет.

– Никитка? Ксения Игоревна? А фамилию ее знаешь?

– Королёва. Простая у нее фамилия.

– Королёва? – Алина отложила коробочки и на миг оцепенела. Вот так-так. То, что Ксения сохранила свою девичью фамилию, отвергнув неблагозвучную мужнину, – Кривонос, – было ей известно. Но почему она здесь, если Вадим говорил, что Ксения уехала в Америку? Врал или сам был в неведении? – Баб, ты, говорила, хозяйка сейчас в город уехала. Надолго? С кем?