– Я так понимаю, твой шеф станет для меня чем-то типа«крыши».

– Правильно понимаешь. Видимо, он оценил твои феноменальныеспособности и решил стать твоим покровителем. Шеф сказал, ты продала ему своюдушу.

– Он не оставил мне выбора. Ты не знаешь, долго онсобирается держать меня в доме?

– Не знаю. Может, когда-нибудь поймет, что ему больше ненужна твоя душа, и отпустит. Послушай, Анька, чего тебе не хватает? Роскошныйдом, шмотки...

– А ты не догадываешься? Мне не хватает личной свободы.

Когда мы вернулись в дом, Ястреб помог мне отнестимногочисленные пакеты в комнату и, выйдя на террасу, закурил сигарету.

– Красивый вид у тебя отсюда.

– А ты где живешь?

– У меня в этом доме тоже есть своя комната. Этажом ниже.Когда нужен шефу, я остаюсь. Но в основном предпочитаю жить в своей квартире вМоскве. Меня загородная жизнь не прельщает.

У Ястреба зазвонил телефон. Судя по разговору, звонил шеф.

– Шеф приехал. – Ястреб сунул мобильный в карман. –Ждет тебячерез час в каминном зале.

– Что ему надо?

– Это ты у него спроси. Ладно, мне пора.

– Стой. – Я полезла в сумочку и достала массивные часыпокойного Николая. – Возьми.

– Что за часы? Неужели те самые, которые ты у жмурикастащила?

– Угадал. Те самые. Возьми их себе. Мне они ни к чему. Да иносить их в сумочке не хочется. Знаешь, меня еще никогда не сталкивала жизнь стеми, кому я когда-то подсыпала клофелин. Судьба берегла. А сегодня я поняла,что могу встретить кого-нибудь из мною обманутых в любой момент. Если бы не ты,даже страшно представить, какие бы у меня были неприятности. А часы в сумкевообще компромат. Их опасно носить. Вдруг меня менты загребут.

– Аня, запомни: пока я с тобой, ничего плохого не случится.А часы оставь себе. Не таскай их в сумке, а положи в тумбочку. Пригодятся начерный день. Прости, но я вещи жмурика взять не могу.

– А я могу, – голосом, полным отчаяния, произнесла я ипосмотрела на Ястреба вызывающе. – Возьму, даже глазом не моргну. Не побрезгую.Ни деньги, ни золото не пахнут.

Ястреб помолчал и вздохнул:

– Эх, Анька, как ты до такой жизни докатилась? Странно, чтоза решетку не загремела. Пороли тебя родители мало.

– А я детдомовская.

– Что, правда?

– А что, не похожа?! Меня не родители пороли, а воспитатели.

– А там бьют, что ли?

– А ты думал, по головке гладят?!

Как только за Ястребом закрылась дверь, я легла на кровать,закрыла глаза и стала вспоминать свою жизнь в детском доме. Собачья жизнь...Назвать ее по-другому не поворачивается язык.

Летом, когда все нормальные дети наслаждались летнимиканикулами, нас направляли на полевые работы – на прополку и окучивание. Стоишьраком в сумасшедшую жару весь день, обливаешься потом и думаешь: только бы непотерять сознание. Понимаешь, что из тебя сделали дешевую рабочую силу, аничего изменить не можешь. А грядкам конца-края не видно. Всем хотелось, чтобыпо окончании работы воспитатель похвалила, но хвалить нас никто не собирался.Ругать – ругают, а хвалить не умеют.

Самое ужасное воспоминание – как наши мальчишки из рогатокохотились на голубей и воробьев. Разделывали их и жарили. Это для них былопиршеством. На пиршество иногда приглашали «избранных» девочек. Заговорщическидоговаривались о встрече, разводили костер. Поедание живности происходило поустановленному ритуалу. Ритуал включал в себя сбор на определенной территориидетского дома и поиск дров для костра. Все действия сопровождалисьнепрекращающимся смехом и шутками. Однажды я попала на такое сборище. Ощипываливоробьев. Помню, как смотрела на происходящее с ужасом, а потом, не вытерпев,взяла камень и пробила голову самому противному пацану, который никогда нерасставался с рогаткой.

Если другие дети прикармливали птиц, то я ходила вокругсвоего корпуса и прогоняла. Понимала, что их подманивают для того, чтобы убить.Когда птицы улетали, радовалась, как сумасшедшая искренне веря в то, что хотябы одному воробью спасла жизнь.

Точный день моего рождения я так и не знаю. Ни я и ни Верка,ведь мы с ней подкидыши. Поэтому дни рождения, имена и фамилии нам придумали вдетском доме. Воспитатели жаловались друг другу, что с нами слишком сложно,потому что мы чересчур нервные и агрессивные. Да не только мы, а все дети,живущие в нашем детдоме. Они понимали, что нас нужно не только накормить иобогреть, этого мало. У нас у всех с раннего детства одна объединяющая трагедия– лишение человеческих радостей. Мы не знали, что такое любовь. Слышали пронее, но так и не поняли, что это. Потому что любви можно научиться, только есливидишь ее, – в постоянном общении с матерью, родными и другими любящими людьми.

Мы с детства боролись за выживание. Сначала в детдоме, затемв большой взрослой жизни. Уж мы-то знали: никто и ничего не принесет нам наблюдечке, а социальные гарантии, обещанные государством, – миф. Никто непредложил нам жилье или право на бесплатное второе образование, когда мыуходили из детдома. Институты «заворачивают» детдомовских, сетуя на то, что уних только коммерческие места. Да и сиротам ведь законы не разъясняют, нерастолковывают, что ты можешь, на что имеешь право, только указывают, что тыкому должен. По закону нам действительно обязаны дать внеочередное жилье, датолько закон не работает. В его действенность мы не верим. На практике процессрастягивается на долгие годы. Чиновники ссылаются на отсутствие средств инесговорчивость строительных компаний. В результате в очереди на внеочередноежилье сейчас стоят сотни людей. Рассчитывать на жилье могут все дети-сироты.Вместо отдельного благоустроенного жилья нам с Веркой предоставили комнату вобщежитии. Два койко-места. Больше власти ничего предложить не смогли. Учиновников ответ один: средств нет, а значит, и свободной жилплощади тоже. Онирассуждают так: если ты из детского дома, что с тобой возиться... Большимчиновникам закон не писан. Спасибо, что не оставили на улице, а дали на первоевремя общежитскую крышу над головой.