– Мам, у нас все улетело! Вниз!

Марина выскочила на балкон. Они жили на втором этаже, отель стоял на горе, и порывы ветра даже на этой небольшой высоте оказались сильными. Купальники долетели до участка, не принадлежавшего гостинице. Полотенце застряло на ветвях дерева.

– Анют, я пойду попробую пролезть на соседний участок. А ты брось чем-нибудь в полотенце, вдруг упадет?

Аня с радостью принялась исполнять поручение, выбирая, чем можно кинуть в полотенце, а Марина пошла вниз.

Во дворе между участками оказалась сетка, через которую невозможно было перелезть. Балконы других номеров их гостиницы, тех, что находились на первом этаже, выходили, можно сказать, на общий двор, так что Марина, по сути, шла по чужим балконам. Учитывая, что было раннее утро и жильцы еще спали, она чувствовала себя виноватой и шла на цыпочках, стараясь не шуметь. На последнем балконе она наткнулась на Вику. Та сидела в красивой пижаме, в темных очках и держала в руках чайную чашку.

– Привет. Прости. Мне надо туда пробраться. У нас купальники улетели. А над сушилкой ласточкино гнездо, все купальники в помете. И полотенце тоже. Но если в ласточкином помете, это ведь не очень обидно, а даже мило, – объяснила Марина.

– Просекко будешь? – спросила Вика.

– Что? Просекко? Время половина девятого!

– Ты мне кофе, я тебе просекко. У тебя ведь нет просекко, а у меня нет кофе. Предлагаю обмен. Голова раскалывается, если честно. Мне врач посоветовал ехать на море, много плавать, гулять. Не помогает. Все равно голова болит. Опять приступ мигрени. С института еще. Врачи говорят, на нервной почве. Ну как экзема, например. Иногда утихает, а потом снова вспыхивает с новой силой. Только я не пойму – все хорошо вроде бы, я совсем не нервничаю, почему вдруг сейчас? Если накроет, то я совсем тут подохну. У меня бывают сильные приступы. Киру не хочу пугать. Слушай, если что – присмотришь за ней? И, кстати, там дальше есть дырка в сетке. Здесь часто бывает ветрено, все время что-то улетает. Найдешь юбку розовую – это наша.

Марина пролезла через дыру в заборе и пошла собирать вещи. Помимо своих, она нашла и розовую юбку, и лифчик от детского купальника, и трусы от взрослого. Один нарукавник, мяч и детскую лопатку. Вещи выгрузила на лавочку во дворе и пошла варить кофе.

Еще через полчаса они сидели с Викой на Маринином балконе, пили просекко с кофе и смотрели на остров. Кира с Аней ели омлет.

– Красивый остров. Я бы хотела жить на таком, – задумчиво сказала Вика.

– А я бы не смогла, наверное, – призналась Марина. – Сейчас там хорошо, свадьбы проводятся, венчания, крестины. А зимой? Представляешь, как там зимой?

– Да, хочу жить там именно зимой, одна, топить печку, смотреть с острова сюда и радоваться, что эта жизнь от меня далека, – призналась Вика. – Моя мама давно живет одна, в деревне, где никого не осталось. Три или четыре жилых дома на всю округу. И ей хорошо. Там ходит один сторож, который дачи охраняет, и одна машина раз в неделю по дороге проезжает. Я забираю маму в октябре, чтобы в квартиру на зиму перевезти, так она упирается руками и ногами. Просит – ну еще неделю, ну еще одну, пока уже совсем холодно не станет. Раньше я не понимала: неужели ей не одиноко? Я приезжаю редко, людей, считай, нет, сторож этот заходит раз в четыре дня, а маме хорошо. В полном одиночестве. Даже связи нормальной нет. А если ливень или снегопад, то электричество отключается. Я спрашивала, что мама делает целыми днями? Она говорит – читает, перечитывает, смотрит кино на дисках, за деревьями ухаживает, цветами. Когда я ее к нам привожу, чтобы Кира с бабушкой повидалась, мама страдает. Ей шумно, душно, Кира слишком громко топает и говорит, в ванной слышно, как по телефону разговаривает соседка этажом выше, с улицы доносится шум шоссе и стройки. Маме физически плохо. Она так активно и демонстративно страдает, что хочется ее отвезти на дачу и там оставить. Она даже от меня страдает. Счастливая женщина – ей никто не нужен. Это эгоизм, как думаешь? Ладно, надо на пляж собираться. Мне легче становится после плавания.

– Сейчас пойдем. Чем там вчера дело кончилось, не знаешь?

– Нет. Я ушла после тебя. Кстати, удивительно. Я давно никого не называла на «ты». Язык не поворачивался. Да и повода не было. А здесь легко перехожу, хотя понимаю, что неприлично. Здесь все странно. Само место странное, ты уже почувствовала. Нет, не пресловутое «место силы», как бы сказал наш йог, а просто чудно€е, странное место, где собрались скрытые сумасшедшие с такими тараканами в голове, что диву даешься. Тебя, кстати, голоса не раздражают? А меня очень. Не тот тон голоса, и всё – в голове начинает звенеть. Я на тембр реагирую, на интонации. Вот у тебя, например, удивительные тембр и тон – низкие, приятные. Наверное, потому что ты куришь. Хотя я бы посоветовала сходить к врачу, к фониатру. Ты не должна так хрипеть.

– Да, иногда проявляется, иногда все нормально, – призналась Марина. – А раньше голос был высокий, писклявый. Я всегда завидовала девушкам с низкими голосами. Сейчас мне комфортнее, логичнее, что ли. Голос ложится на образ такой невыносимой курящей дамочки, которая всех ненавидит.

– А Женя? Она ведь говорит забавно, будто на сцене стоит – утрирует, проговаривает, делает смысловые акценты, не замечала? – продолжала Вика.

– Заметила, еще в первый день, – подтвердила Марина. – Еще подумала, что она логопедом работает.

– Да, у нее такие певучие интонации и детский голос, немного капризный, тихий, но богатый красками. Она очень красиво на самом деле управляет голосом и делает это профессионально. Послушай, каким тоном она разговаривает с мужем, а каким с нами. Почувствуешь разницу. Но в ее голосе нет силы, поэтому ее дети не слушаются, а в твоем – есть. Тебе достаточно сказать «нет», и это будет означать категорический приказ. У тебя в голосе сила, о которой многие только могут мечтать. Не смейся, я чувствую голоса, – хохотнула Вика. – А у меня голос моей матери. У нее такие же тембр и интонации. Я не могу с ней подолгу разговаривать. Начинает подташнивать.

– Не преувеличивай. У тебя, наверное, музыкальное образование есть? – удивилась Марина.

– Нет, у меня хроническая мигрень, плохие сосуды и головокружения. И все это реагирует на звук, цвет, осадки, нервы и все остальное, включая голоса, – ответила Вика. – Знаешь, что самое страшное? Когда мальчики, уже подростки, говорят писклявыми голосами. Уже должен был сломаться голос, а он все пищит. Такие голоса бывают и у взрослых мужчин. Вот это я вообще слышать не могу. Может, поэтому мечтаю жить на острове, где не буду слышать голоса и оценивать их по своей шкале – насколько сильно у меня от них начинает болеть голова.

– Ты не слышала, как орут по утрам птицы. Я готова задушить этих ласточек! – рассмеялась Марина. – Они орут, как склочные бабы на базаре. Скандалят, дерутся, мне кажется, именно ласточки умеют ругаться матом. Вот совы меня не смущают – угукают себе, и всё. Цикады трещат, меня они успокаивают. А утренние ласточки просто с ума свели! Еще и нагадили на одежду. Так что остров – не выход. Вдруг тебя вместо людей начнут раздражать бакланы или другие птицы? И, кстати, раз мы обе такие асоциальные личности, тут есть пляж, на который из нашего отеля никто не ходит? – спросила Марина.