За ее спиной размахивала кулачками Стар. Дарк схватил ее за запястья, зафиксировал, точно в тисках.

Решение созрело быстро. Что бы ни происходило на улице, едва ли там будет страшнее, чем тут, в доме. Дачесс отомкнула замок, и глянула мужчине в лицо, и посторонилась, пропуская его в прихожую. Незнакомец схватился с Дарком, размахнулся, засветил ему по скуле.

Дарк не дрогнул. Он узнал соперника, это было видно. Застыл, вытаращился и принялся, судя по лицу, взвешивать свои шансы. Конечно, он гораздо крупнее, шире в плечах; но этот — соперник — изнутри пылает жаждой схватки.

Дарк сунул руку в карман, извлек связку ключей. Покинул дом без суеты, без паники и спешки. Незнакомец вышел вслед за ним, Дачесс — тоже.

Она смотрела на дорогу, пока не исчезли из виду хвостовые огни «Эскалейда» Дарка.

Незнакомец повернулся к ней, но взгляд почти сразу переместился на заднее крыльцо, где, прерывисто дыша, стояла Стар.

— Дачесс, иди в дом.

Дачесс ничего не сказала. Молча последовала за матерью, оглянулась один раз на этого, чужого, будто посланного охранять ее.

Рубаха, порванная в драке; внезапность лунного света. Грудь как рельефная карта с перекрестьями шрамов — старых и сравнительно свежих.

Обуреваемая усталостью, Дачесс даже не пыталась бодриться. Плелась еле-еле — стоило ускорить шаги, как становилось тяжело дышать. Все равно воспаленные, красные веки никуда не денешь, не скроешь. А шум в ушах — эхо давних скандалов — вообще неистребим, по этому поводу и заморачиваться не стоит.

Робин дернул ее за руку, она опустила взгляд. Ясные глазки, свеженькая мордашка — определенно, Робин спокойно проспал всю ночь.

— Ты в порядке, Дачесс?

Ишь, волнуется.

Она несла и его рюкзак, и свой. Предплечье щеголяло синяком — Дачесс ночью ударилась, при падении. Проект с семейным древом был готов лишь наполовину. Училась Дачесс сносно, перебивалась с тройки на четверку; съехать — себе дороже. Держаться старалась тише воды ниже травы. Нельзя ей вляпаться, иначе Стар вызовут в школу. С родительскими собраниями Дачесс выкручивалась: «Понимаете, у мамы вечерняя смена, она не может прийти»; пока что прокатывало. На большой перемене уединялась — незачем ребятам видеть, что там у нее в пакетике для завтрака. Порой — только хлеб с маслом, причем нередко черствый до громкого хруста. Она такая не одна, у некоторых дела еще хуже; Дачесс это знала, просто не хотела примыкать к лагерю вовсе заброшенных.

— Я спала рядом с тобой, а ты всю ночь лягался, — сказала она брату.

— Прости. Ночью кто-то шумел. А может, мне приснилось.

Робин пробежал чуть вперед, нырнул в соседний двор, нашел там длинную палку. С ней и вернулся — будто щенок. Стал представлять старика — опирался на палку, кряхтел, пока Дачесс не рассмеялась.

Открылась парадная дверь, и на крыльце возник Брендон Рок, известный трепетным отношением к своему «Мустангу». Стар говорила, лучше бы он так о жене заботился — глядишь, она бы до сих пор с ним жила.

На Брендоне была куртка-университетка[13], линялая и тесная — рукава с трудом дотягивали до середины предплечий. Брендон зыркнул на Робина.

— Не смей приближаться к моей машине.

— Сдалась она ему!

Брендон пересек лужайку, остановился почти вплотную к Дачесс.

— Тебе известно, что там спрятано?

Он мотнул головой в сторону «Мустанга», заботливо покрытого синим брезентовым чехлом. Ритуал Дачесс наблюдала ежевечерне: Брендон укутывал свою тачку, словно бесценного первенца.

— Мама говорит — насадка на пенис.

К удовлетворению Дачесс, Брендоновы щеки вспыхнули.

— Это «Мустанг» шестьдесят седьмого года.

— Ага. И куртка тоже в шестьдесят седьмом сшита.

— Потому что это мой номер. Ты у мамы поспрашивай обо мне. Я был чемпионом штата. Говорили, что у меня напор тореадора.

— Как-как? Запор пидора?

Робин шагнул к Дачесс, взял ее за руку. Брендон сверлил ей спину взглядом, пока они с Робином не свернули с Айви-Ранч-роуд.

— Чего он разозлился, Дачесс? Я к его «Мустангу» даже не подходил.

— Брендон хочет с нашей мамой встречаться, а она ему каждый раз — от ворот поворот. В этом все дело.

— Вчера Дарк приезжал, да?

Они шли навстречу солнцу. Владельцы магазинчиков поднимали рольставни — готовились торговать.

— Я лично ничего не слышала.

Зимой, без курортного лоска, Кейп-Хейвен куда милее, куда честнее, считала Дачесс; зимой он — как все города. Лето — долгое, дивное, дрянное — ее изматывало.

Возле закусочной Рози, под тентом, как всегда, расселась компашка Кэссиди Эванс. Мини-юбки, длинные загорелые ноги напоказ. Патлами трясут, губки надувают — чмоки-чмоки, подружка.

— Пойдем лучше по Вермонт-стрит, — сказал Робин и, не дожидаясь ответа, потащил Дачесс вперед. Мейн-стрит с заведением Рози, с гарантированными смешками и шепотками осталась сбоку. — Дачесс, а что мы летом будем делать?

— Что всегда. Гулять. Загорать. Купаться.

— А. — Робин шел, глядя себе под ноги. — Ноя везут в Диснейленд. А Мейсона — вообще на Гавайи.

Дачесс стиснула ему плечико.

— Ладно, придумаю что-нибудь интересное.

Впереди показалась плакучая ива, тропка от которой вела прямиком на Фордхем-стрит. Робин бросился к иве, стал карабкаться на нижнюю ветку. Может, сегодня у него получится.

— Доброе утро.

Дачесс обернулась. Здорово она устала, далеко улетела в мыслях — даже не слышала, как подъехал и притормозил знакомый автомобиль.

Она остановилась. Уок заглушил мотор, снял солнечные очки. Взгляд у него был проницательный.

— Всё в порядке?

— Конечно.

Дачесс моргнула — как стряхнула и пальцы-щупальца Дарка, и вопль матери.

Уок явно не верил. Теребил свою рацию, потом стал отбивать ритм на двери автомобиля.

— Сегодня ночью было тихо?

Вот откуда, блин, он всегда все знает?

— Я ведь уже ответила.

Уок улыбнулся. Занудой он не был, что да, то да. По крайней мере, с Дачесс. Он за ней присматривал, хотя Дачесс знала: для отдельных взрослых «присматривать» равняется «заваривать кашу», которую потом расхлебывает отнюдь не «кашевар».