— Как там Порча и Хаос? — спросил я.

О Хаосе мы говорили пять минут, о Порче — две.

Дизайном квартиры в Ноттинг-Хилл занимался молодой архитектор, который в то время был на подъеме, и, если бы Лили обратилась к нему на месяц позже, он оказался бы в недосягаемой для нее категории цен. Он убедил строителей сделать все так, как хотелось ему, а следовательно, и Лили: беленые стены, полированные сосновые полы, на окнах муслин и бамбуковые жалюзи, скрытые в стенах и потолке светильники, декоративные элементы из нержавеющей стали. Он создал для нее, выражаясь языком одной журнальной статьи, «атмосферу света, простора и, самое главное, покоя». Таким, по крайней мере, его творение представало для тех, кому не приходилось здесь жить.

Я прибыл на пятнадцать минут раньше, зная, что Джозефин уже будет на месте. Она бы не смогла противостоять искушению последний раз все осмотреть, чтобы убедиться, что ничего не забыто. Я был уверен, что множество мелочей («особенно дорогих» родительскому сердцу) мне уже не найти. Она, конечно, не возьмет ничего действительно ценного, чтобы у меня не было повода обвинить ее в краже, но все же постарается дать мне понять: хотя по закону квартира теперь принадлежит мне, по совести она принадлежит им, родителям, и они должны ее поделить, как когда-то они безуспешно делили свою дочь.

Мне пришлось прождать внизу у подъезда около минуты, прежде чем Джозефин соблаговолила меня впустить. Это была ее последняя возможность насладиться ролью хозяйки квартиры, после чего ей неминуемо предстояло капитулировать перед моим наглым вторжением.

Мне было любопытно, сколько времени она провела в квартире Лили за последние полгода. Была ли квартира для нее храмом скорби? Или она водила сюда любовников? И неужели могла заниматься с ними сексом на той же самой постели, которую Лили когда-то делила со мной?

Джозефин относилась к той несчастливой категории женщин, которые рождаются не в свое время, когда никто не может по достоинству оценить их красоту. Лицом и фигурой она больше всего походила на девушку с плаката военных лет, года этак сорок третьего.

И все же женщина, наконец открывшая мне дверь в квартиру, стала как будто ниже ростом, погрустнела и постарела по сравнению с той Джозефин, которая водила Лили в ресторан в день нашей последней встречи. Пережитая трагедия сделала ее жестче. Всем своим видом она как бы говорила: «Смерть преподала мне урок, который я теперь должна передать другим; и, если в процессе научения мне придется отчасти уподобиться старухе с косой, так тому и быть, хотя я сама подобное занятие не выбрала бы: черное мне никогда не шло. Впрочем, отныне все подобные вопросы и предпочтения — суета сует».

В холле ощущался слабый запах чего-то малоприятного.

Джозефин подозревала, что я приду рано, но не думала, что настолько рано. Я явился на десять минут раньше, чем она меня ожидала. Ее первой реакцией было раздражение, а единственной эмоцией, которой ей удалось его замаскировать, оказалась жалость.

— Бог мой, Конрад, — ты выглядишь просто ужасно… Ой, прости. Я не должна была ничего этого говорить. Но ты так похудел. Садись, садись. Боюсь, что даже чаю тебе предложить не смогу: нет ни электричества, ни газа… Я приношу чай с собой. В термосе. Когда я прихожу, вернее, когда приходила… Похоже, теперь этому конец. Ты ведь, наверное, сюда переедешь?

Я не ответил и не сел. Я не сделал и двух шагов от порога. Я только что вошел в свою старую жизнь — в комнату которую я не надеялся больше увидеть. Лили бы не захотела, чтобы я вернулся в ее квартиру, а я бы сделал все возможное, чтобы избежать возвращения, которое обязательно ранило бы меня своей временностью. Однако теперь, когда я уже был здесь, мне казалось, что я совершаю двойное преступление: я вернулся без разрешения Лили, которое она не могла ни дать, ни взять обратно.

Только войдя в квартиру, я окончательно понял, что прежняя моя жизнь умерла, и Лили тоже.

Мне, конечно, страшно не хотелось, чтобы Джозефин заметила мою слабость, но избежать этого было невозможно.

Я очень осторожно дошел до дивана. Мне казалось, что я иду по влажной земле на могиле Лили, и каждый мой шаг оставляет на ней глубокий след.

Гостиная напоминала приемную крупной корпорации: черные кожаные диван и кресла, светлые деревянные полы, прямоугольный журнальный столик из стекла — все, даже пепельницы из нержавейки на высоких стойках, было выполнено в таком индустриальном стиле.

— Тебе нехорошо? — спросила Джозефин, довольная, что ей представилась возможность продемонстрировать свое превосходство.

— Сейчас я приду в себя, — ответил я. — Дайте мне минуту-другую — просто тяжело было карабкаться по лестнице с непривычки.

— Может, лучше пойдем прогуляемся по улице?

— Да нет, не нужно. По-моему, во всем виновата лестница.

Джозефин одарила меня взглядом, который ясно говорил, что у ее терпения есть предел и что я едва не переступил его. Джозефин не имела ничего против моей слабости, но мне не следовало врать о ее причинах.

— Давай, по крайней мере, я принесу тебе чего-нибудь выпить.

Она вернулась из кухни с огромной бутылкой «Абсолюта». Водка, голубая этикетка. После безуспешных попыток отвинтить крышку, она передала бутылку мне.

— Не получается, — сказала она, присаживаясь. И потерла ладонь о ладонь.

Чтобы заполнить паузу, я сказал:

— Я думал, вы пьете только джин с тоником.

— Да, но я эту водку не покупала, — пояснила она. — Две здоровые бутылки стояли в шкафу.

Даже в тот момент мне показалось это странным: Лили вообще не пила крепкие спиртные напитки, а я всегда покупал «Столичную», и только по одной бутылке.

Я отвинтил пробку без особых проблем.

Передохнув, я почувствовал себя лучше.

Джозефин опять заговорила:

— Я здесь немного прибралась… лучше сказать, изрядно прибралась. Мы не могли не прийти — нужно было разобрать вещи. Можешь себе представить, как это было трудно… действительно трудно, особенно в первый раз. Все здесь было так, как оставила Лили. Котята были в порядке, хотя они и загадили ковер — догадываешься, наверное, какой тут стоял запах. Поначалу нам показалось, что в квартире кто-то умер.

— Вы приходили с Робертом?

— Да, — ответила она, — примерно через день после… ну ты понимаешь. Мы не смогли набраться мужества, чтобы прийти по отдельности.

Или, подумал я, вы просто боялись, как бы другой не стащил что-нибудь без вашего ведома.

Мне было любопытно, не позволили ли они себе какое-нибудь извращение. Может, им с горя захотелось трахнуться на кровати Лили, которая, я уверен, так и осталась неубранной? Может, Джозефин одевалась перед этим в платья Лили? (У них всегда был одинаковый размер, восьмой.) На что был похож этот секс? Конечно, я не мог об этом спросить, но я надеялся найти в спальне какие-нибудь улики, когда наконец туда доберусь.