Обычно в такой поездке Яша делал две остановки в корчме, однако на сей раз решил ехать без остановок, чтобы уже к утру быть в Варшаве. Конечно, на большой дороге могли подстерегать бандиты, но на этот случай у Яши был пистолет. Правя лошадьми, он воображал, будто выступает в европейских театрах. Дамы в ложах наводят на него лорнеты. За кулисы приходят послы, графы, генералы, желая выразить свое восхищение. И вот наконец на искусно сделанных крыльях Яша плавно летит над столицами мира: Рим, Лондон, Париж. Толпы бегут по улицам, указывая на него, что-то выкрикивая. И пока Яша летит, почтовый голубь приносит ему записочки — от правителей государств, от принцев и кардиналов. В собственном поместье на юге Италии его ждут Эмилия и Галина. Он же, Яша, больше не циркач уже, не кунцнмахер, а таинственный, могущественный гипнотизер; может командовать армиями, исцелять больных, ловить преступников, отыскивать спрятанные сокровища, поднимать суда со дна океана. Он теперь повелитель мира. Яша смеялся над своими фантазиями, но избавиться от них не мог. Они набрасывались, как саранча: дневные видения, волшебное зелье, разные сверхъестественные штуки, колдовские чары, заклинания, придающие безмерную силу и раскрывающие тайны. В воображении он даже выводил евреев из галута[22], восстанавливал Храм в Иерусалиме. Яша щелкнул бичом, как бы разгоняя демонов, полностью завладевших мыслями. Как никогда, нужна теперь ясная голова. Готова целая серия новых, и притом опасных трюков, практически целый репертуар. Среди них — сальто на проволоке, номер, не доступный никому другому. И надо что-то решать с Эмилией. В самом ли деле готов он оставить Эстер и уехать с Эмилией в Италию? Возможно ли это — так безжалостно предать Эстер, которая столько лет была верна ему? И как это он, Яша, отважится креститься, стать христианином? Он дал Эмилии обещание. Поклялся всем святым, что у него есть, — но готов ли выполнить это? Да и еще: невозможно выполнить этот план, не имея денег, — надо самое малое, пятнадцать тысяч рублей. Несколько месяцев уже он носился с мыслью о крупной краже. Но возможно ли для него стать вором? Ведь только что сказал Хаим-Лейбу, что Восьмая заповедь: «Не укради» свята для него. Он, Яша, всегда гордился своей честностью. И что подумает, что скажет Эмилия? Что сказала бы Эстер? А его отец и мать на том свете? Он же верит в бессмертие души. Совсем недавно мать спасла ему жизнь. Он услыхал ее предостерегающий голос: «Назад, сын мой! Отойди назад!» И через две минуты тяжелая люстра упала туда, где он стоял только что. Конечно, он был бы уже мертв, если бы не внял материнскому предостережению.

Он все откладывает и откладывает решение. Но дальше тянуть невозможно. Эмилия ждет. Решать надо и с Вольским, его импресарио, — у того в руках все Яшины ангажементы. Этот самый Вольский вытащил его, Яшу, из нищеты, сделал имя. Нельзя же отплатить злом. И все же, как ни сильна любовь к Эмилии, Яшу влекут и другие соблазны…

Надо все решить этой же ночью: выбрать между своей верой и крестом, между Эстер и Эмилией, между честностью и преступлением (единственным преступлением, и потом он, с Божьей помощью, возместит потери). Однако Яша ничего не мог решить. Вместо этого занимался ерундой, волынил, уходил от ответа. Это верх легкомыслия. В таком возрасте пора быть отцом взрослых детей, а он все остается школяром, который забавляется отцовскими ключами и замками, мальчишкой, который таскается за циркачами по улицам Люблина. Не знает даже, любит ли он Эмилию по-настоящему. Не может решить: то чувство, что он испытывает, и в самом деле любовь? Способен ли он хранить верность? Дьявол уже подсовывает ему разные ненужные мысли о Галине: как она вырастет, влюбится в него, станет соперничать с матерью за его любовь.

Да, я развращен. Как отец называл меня? Подлец. Негодяй. Последнее время отец являлся Яше каждую ночь. Только Яша закроет глаза, перед ним стоит отец: поучает сына, предостерегает его, советует.

— О чем ты думаешь? — спросила Магда.

— А, так, ни о чем.

— Это правда, что Зевтл-воровка собирается в Варшаву?

Яша вскинулся:

— Тебе кто сказал?

— Болек.

— Что же молчала до сих пор?

— А я о многом молчу.

— Она едет, но какое мне дело? Что ей остается? Муж бросил, она голодает. Надо же заработать кусок хлеба. Хочет устроиться в прислуги или, может, кухаркой.

— Ты спишь с ней.

— Нет.

— У тебя и в Варшаве есть коханка.

— Что ты болтаешь?

— Вдова. Зовут Эмилия. Это к ней ты так торопишься.

Яша просто онемел. Как узнала она про Эмилию? Он сам что-нибудь сказал? Да, это так. Вечно ему надо похваляться, уж такова его натура. Ведь он доверился этой Зевтл. Поколебавшись немного, Яша сказал:

— Тебя это не касается, Магда. Любовь моя к тебе неизменна.

— Она хочет поехать с тобой в Италию.

— Мало ли чего она хочет. Ты всегда в моем сердце. Всегда думаю о тебе. Так же, как о своей матери.

Яша и сам не знал, правду он говорит или лжет. Магда сидела тихо, снова положив голову к нему на плечо.

Посреди ночи вдруг необычайно потеплело. Будто включили какое-то ночное солнце. Луна скрылась за облаками. Небо и землю окутала тьма. Сверкнула молния. Грянул гром. Вспышка молнии осветила поля до самого горизонта. Колосья пшеницы склонились до земли. Хлынул ливень. Прежде чем Яша успел собраться с мыслями, струи воды замолотили по фургону, как градины. Брезент сорвало с каркаса. Обезьянка металась с ужасными воплями. Магда вцепилась в Яшу мертвой хваткой. За пару минут дорога превратилась в грязное месиво. Яша настегивал лошадей. Недалеко уже до Макова — в местечке можно будет укрыться.

Это было просто чудо, что колеса не застряли в грязи. Вода доходила лошадям по самое брюхо. Все же так ли, этак ли лошади не сбились с дороги, фургон наконец-то в Макове. Однако там не было ни корчмы, ни заезжего дома. Яша направил лошадей во двор синагоги. Дождь прекратился, прояснилось небо. В лучах восходящего солнца плыли на запад облака. Их края светились, как неостывший пепел в костре. При этом освещении лужи и сточные канавы рдели, как кровь. Поставив на дворе лошадей и фургон, Яша повел Магду в бейт-мидраш, чтобы немного обсушиться. Это, конечно, нехорошо — привести сюда шиксу, католичку. Однако же другого выхода не было. Магда уже начала кашлять и чихать.

Снаружи занимался день, а здесь была еще темень. В меноре трепетала свеча. У самого возвышения сидел старый еврей и читал нараспев из толстого молитвенника. Голова старика будто бы подернута пеплом. «Что он тут делает, хотел бы я знать? — подумал Яша. — Или я уже так много позабыл из прежнего?» Он кивнул старику, и тот кивнул в ответ, приложив палец к губам: это означало, что сейчас с ним нельзя говорить. Магда села на скамью у печки, Яша повернулся к ней. Оба промокли до нитки, сухого места не осталось. Надо было теперь ждать, пока все обсохнет у огня. Здесь было тепло. Лицо Магды светилось во мраке бледным пятном. С нее натекла целая лужа. Яша украдкой поцеловал Магду в лоб. Затем вернулся опять к возвышению, где хранились в арнкодеше[23] свитки Торы, располагались шкафы со святыми книгами, кафедра для кантора. С одежды капало, от нее подымался пар. Яша стоял перед восточной стеной, перед Скрижалями Завета — их поддерживали золотые львы, — и разбирал слова: «Я — Господь… Нет других богов… чти отца и мать… Не прелюбодействуй… Не убий… Не укради… Не пожелай…» Только что было темно, и вдруг все внутри залило пурпурное сияние, будто зажгли небесную лампу. Тут Яша вспомнил, что делает старик: отправляет полуночную службу — оплакивает разрушение Храма.