Действовала — но не применялась. В петербургской истории отмечены две широко известных публичных казни, привлекших к себе внимание публики, но завершившихся столь же публичными помилованиями.

Год 1742-й, 18 января: на Васильевском острове у знаменитого здания Двенадцати коллегий проходит публичная экзекуция над ключевыми фигурами правления Анны Леопольдовны — вице-канцлером Андреем Ивановичем Остерманом, фельдмаршалом Бурхардом Христофором Минихом, вице-канцлером Михаилом Гавриловичем Головкиным, обер-гофмаршалом графом Рейнгольдом Густавом Левенвольде, президентом Коммерц-коллегии бароном Карлом Людвигом Менгденом и статским советником Иваном Назарьевичем Тимирязевым. Сановников обвиняли в утайке важнейших документов, своевольном решении важнейших государственных вопросов, расточительном отношении к казне и много еще чем. Остермана ждала смертная казнь колесованием, Миниха суд приговорил к четвертованию, остальных четверых — к отсечению головы.

Жители столицы были широко оповещены о намеченной казни. Секретарь саксонского посольства Иоганн Сигизмунд Петцольд докладывал курфюрсту Саксонии: «Третьего дня утром, во всех концах здешней столицы, при барабанном бое разглашено было, что на следующий день, т. е. вчера, имеет быть совершена публичная казнь над некоторыми лицами, признанными за постоянных врагов Ея Величества Императрицы и за нарушителей государственного порядка, и что всякой может явиться к 10 часам утра на большую площадь перед зданием коллегий, на Васильевском острове и из видимого примера извлечь должное назидание».

Желающих извлечь назидание, а попросту говоря, поглазеть на происходящее, оказалось множество. И снова Петцольд: «Чуть свет уже толпа стала собираться на означенную площадь, где приблизительно против военной коллегии выстроен был из старых балок и досок весьма плохой эшафот, ничем даже не покрытый; к эшафоту прикреплено было бревно, к которому привязывается каждый раз голова осужденных на смерть. Возле эшафота, тесным кругом, выстроился астраханский полк».

Приговоренные ждали казни в здании Двенадцати коллегий — «в отделении, принадлежащем сенату». В десять часов утра их под конвоем гренадер вывели из здания и повели к эшафоту. Исключение было сделано лишь для графа Остермана: он, «так как по причине болезни уже несколько лет не может стоять на ногах, сидел на простых извощичьих санях, запряженных одною лошадью».

И вот, наконец, сама казнь — такая, какой ее увидел саксонский дипломат: «Когда все они были поставлены друг подле друга, образуя собою круг, графа Остермана подняли 4 солдата и понесли на эшафот; тут его посадили на плохой деревянный стул, и он, обнажив предварительно голову, прослушал свой приговор, который прочтен был каким-то секретарем сената.

Так как по обыкновению никто из подсудимых не узнает своего приговора раньше как на месте казни, то заметили, что граф Остерман слушал свой приговор с совершенным спокойствием и с лицом, выражающим чрезвычайное внимание, и что при некоторых местах он слегка качал головой, как бы в знак удивления, и подымал глаза к небу.

После прочтения приговора солдаты положили его на пол, лицом вниз; палачи обнажили ему шею, положили ее на перекладину, один из них держал его голову за волосы, другой в то же время вынимал из мешка топор. Сначала он вытянул пред собою обе руки, но вследствие замечания одного из солдат убрать их, он сложил их крестообразно под собою. В ту минуту, когда он таким образом был приготовлен к принятию последнего удара, подошел опять упомянутый выше секретарь, который, вынув другую бумагу, прочел следующие немногие слова: «Бог и Государыня даруют тебе жизнь», после чего солдаты вместе с палачами приподняли его, понесли с эшафота и посадили опять на того же извощика. Стоявшие ближе к нему не заметили в нем особенной перемены, кроме разве того, что после поднятия головы руки его немного тряслись.

Он оставался здесь все время, пока были прочитаны приговоры всем прочим осужденным, которые уже не взводились на эшафот».

Сообщил Петцольд своему государю и о причинах помилования: «Ея Величество Государыня Императрица, по свойственному ей великодушию и милосердию, снизошла к несчастному положению провинившихся и, вспомнив о том, что вступление ее на престол было совершено без пролития хотя бы одной капли крови, пощадила эту кровь и в несчастных осужденных и заменила смертную казнь вечною ссылкою».

Особо отметил дипломат, что собравшаяся публика была неприятно удивлена переменой участи приговоренных и солдатам пришлось даже принимать меры к наведению порядка.

«Некоторые из народа, недовольные тем, что никто из осужденных не был казнен смертью, были тотчас же приведены весьма энергическими средствами к совершенному молчанию».

Сами приговоренные по-разному восприняли все происходящее. Остерман, Левенвольде и Миних сохраняли видимую невозмутимость, тогда как Головкин и Менгден «выказали значительную долю малодушия».

Полтора года спустя в Петербурге случилась еще одна история, позволившая императрице проявить милосердие к приговоренным: то было знаменитое лопухинское дело, известное современной публике во многом по фильму «Гардемарины, вперед!» Лопухинское — по имени его главной героини статс-дамы Натальи Федоровны Лопухиной, дочери генеральши Балк, пострадавшей по делу Вилима Монса, но затем при новых властях вернувшейся в столицу.

Наталья Лопухина была одной из самых ярких персон своего времени. Историк Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский писал: «Толпа воздыхателей окружала всегда Лопухину: с кем танцевала она, кого удостаивала разговором, на кого бросала даже взгляд — тот считал себя счастливейшим из смертных… Молодые люди восхищались ея прелестями, любезностью, приятным разговором; старики также старались ей нравиться; красавицы замечали пристально, какое платье украшала она, чтобы хотя нарядом походить на нее».

Подвели Наталью Федоровну, впрочем, не красота и популярность, хотя и бытовала версия, что причиной немилости Елизаветы Петровны к ней стала обычная ревность. Камнем преткновения для Лопухиной стала высокая политика. При дворе тогда шло состязание партий, и влиятельный лейб-медик Иоганн Герман Лесток, искавший повода свалить не менее влиятельных братьев Бестужевых-Рюминых, нашел именно в деле Лопухиной шанс прорваться к цели. Когда стало известно, что Лопухина и ее муж Степан позволяли себе не вполне почтительно отзываться об императрице и даже говорили, что «будет-де чрез несколько месяцев перемена», дело быстро набрало обороты. Когда же Лопухин дал показания на Анну Гавриловну Бестужеву-Рюмину, супругу одного из братьев, Лесток был счастлив: императрице можно было предъявлять доказательства заговора против нее.

Наказание кнутом Н.Ф. Лопухиной.

Суд собрался 19 августа 1743 года в здании Сената, сразу восемь подсудимых (дело разрослось весьма серьезно) были приговорены к смерти: Степан, Иван и Наталья Лопухины и Анна Бестужева к урезанию языка и колесованию, вовлеченные в процесс поручик Иван Мошков и князь Иван Тимофеевич Путятин — к четвертованию, обер-штеркригскомиссар Александр Зыбин и супруга камергера София Лилиенфельд — к обезглавлению.