И все-таки палачи аннинского времени без дела не сидели, и наряду с нашумевшими казнями — с некоторыми, случившимися в 1737 году, читатель уже знаком — были и те, что привлекли куда меньше внимания и произведены были при незначительном стечении публики. Неслучайно же шведский путешественник Карл Рейнгольд Берк в 1735 году записал как о будничном: «Жизни подчас лишают без всякого шума. Одних казнят в тюрьме, других выводят на площадь. (Из опасения, что заключенный заговорит, в рот ему обычно засовывают кляп.) Стража состоит из всего шести солдат. Впереди идет палач с колодой на плече, за ним кто-нибудь из Юстиц-коллегии, он зачитывает очень краткий приговор приблизительно следующего содержания: повелением ее в-ва (с титулатурой) ты, такой-то, преступивший против Бога и государыни, лишаешься жизни через отсечение головы; дата и т. д. Чтобы отвезти труп в болото, годится первая подвернувшаяся повозка».

Примерно такие же впечатления остались у датчанина Педера фон Хавена, посетившего Петербург во второй половине 1736 года: «В Петербурге и во всей России смертную казнь обставляют далеко не так церемонно, как у нас или где-либо еще. Преступника обычно сопровождают к месту казни капрал с пятью-шестью солдатами, священник с двумя маленькими, одетыми в белое мальчиками, несущими по кадилу, а также лишь несколько старых женщин и детей, желающие поглядеть на сие действо. У нас похороны какого-нибудь добропорядочного бюргера часто привлекают большее внимание, нежели в России казнь величайшего преступника.

Как только пришедший с ними судебный чиновник зачтет приговор, священник осеняет осужденного крестом, осужденный сам тоже несколько раз крестится со словами «Господи, помилуй», и затем несчастный грешник предает себя в руки палача и так радостно идет навстречу смерти, словно бы на великий праздник. Палач, являющийся в сем действе главной персоной, часто исполняет свои обязанности очень неторопливо и жалостливо, как плохая кухонная девушка режет теленка. Вообще же достойно величайшего удивления то, что, как говорят, никогда не слыхали и не видали, чтобы русский человек перед смертью обнаруживал тревогу и печаль. Это, без сомнения, отчасти объясняется их верой в земное предопределение и его неизбежность, а отчасти — твердым убеждением, что все русские обретут блаженство, и наконец, отчасти великими тягостями, в которых они живут в сем мире».

Снова, как видит читатель, вполне уже привычные для иностранцев ламентации о стойком отношении приговоренных к смерти. Что же касается малолюдности места казни, то одно очевидно: речь идет о экзекуциях над людьми невысокого социального статуса. «Подлого сословия», как сказали бы в прежние времена.

Когда казнили людей титулованных, от публики на месте казни отбою не было.

При Петре довольно-таки часто казнили взяточников, при Анне внимание правосудия переключилось на еретиков. Важной вехой стал год 1733-й: в московских монастырях были обнаружены тайные сообщества хлыстов, к следствию привлекли больше сотни человек, большинство которых наказаны кнутом и отправлены в Сибирь. Поскольку делу придавалось серьезное государственное значение, главные действующие лица были отправлены в Петербург, в Тайную канцелярию, где и развернулось основное следствие. Сюда доставили, среди прочих, Агафью Карповну, в монашестве Анастасию, известную также как Настасья Карповна и считавшуюся у хлыстов богородицей.

На следствии подтвердилось, что фактически именно она руководила сектой, устраивала хлыстовские сборища, где вместо причастия давала хлеб и квас. Ересь — и опасная, а потому специально созданная следственная комиссия во главе с Феофаном Прокоповичем приговорила хлыстовскую «богородицу» к смерти через отсечение головы. Та же участь ждала двух ее ближайших сподвижников — иноков Филарета и Тихона.

Приговор был сообщен Синоду 11 октября 1733 года, утвержден 15 ноября, публичная казнь состоялась на Сытном рынке. В песне, которую потом многие годы пели хлысты и отколовшиеся от них скопцы, считавшие Настасью Карповну основательницей своей секты, были и такие строки о ее смертном часе:

Излишне, наверное, напоминать читателю, что императрица Анна ушла из жизни осенью 1740 года, через семь лет после казни хлыстовской «богородицы».

На Сытном рынке, очевидно, распрощался с жизнью и отлученный от церкви бывший протопоп Василий Васильев, служивший некогда во Пскове, но рассорившийся со своим начальством. История его далека от ересей, на эшафот бывшего священника привели обстоятельства чисто житейские. Потеряв свой чин и решив вернуть себе былое положение, он донес было «о некотором важном деле», был доставлен в петербургскую Тайную канцелярию, но уже через некоторое время повинился: «Оное все затевал он, вымысля от себя, ложно из злобы и прочего». За это в начале 1735 года ему «по определению Тайной Канцелярии» была отсечена голова.

В том же году к такой же казни приговорили еще одного бывшего священника — в прошлом архимандрита вятского Успенского Трифонова монастыря Александра, в миру Алексея Корчемкина. Он тоже вступил в конфликт с местным правящим архиереем, оказался под следствием в Синоде, а в один из дней, разговаривая с караульным, позволил себе «важные непристойные злодейственные слова», касавшиеся «чести Ея Императорского Величества». Определение Тайной канцелярии и здесь не замедлило: «Учинить смертную казнь — отсечь голову, что оному расстриге и учинено».

Не всех еретиков и отставных духовных лиц казнили публично; некоторым пришлось распрощаться с жизнью втайне от горожан, во мраке ночи. Строго говоря, это было нарушением существовавших тогда установлений, казнь обязана была быть публичной — но власти, очевидно, остерегались превратить приговоренных в популярных у народа мучеников. Именно поэтому в 1735 году нераскаявшегося старообрядца Михаила Прохорова казнили «в пристойном месте в ночи», а тремя годами позже его единоверцу Ивану Павлову «смертная казнь учинена в застенке пополудни в восьмом часу, и мертвое его тело в той ночи в пристойном месте брошено в реку».

«Так как была зима, — заключает историк Евгений Анисимов, — то, надо полагать, труп Павлова спустили под лед».

Впрочем, и лобное место Сытного рынка без дела очень уж долго не пустовало; свидетельством тому — судьба отставного иркутского вице-губернатора Алексея Ивановича Жолобова, уличенного в том, что он «злохитростными своими вымыслами чинил многие Государственные преступления». На эти «многие» Жолобову хватило неполных полутора лет, которые он официально занимал вице-губернаторский пост. Итог зафиксирован в именном указе императрицы Анны Иоанновны от 9 июля 1736 года:

«Сего Июля 1 дня из Нашей Тайной Канцелярии по объявлении оному Жолобову о всех его винах, при публике смертью он казнен, отсечена ему голова».

Теплый летний день, казнь высокопоставленного чиновника: что за удовольствие для собравшейся на Сытном рынке публики!