class="p1">— Эскадронный разведчик, Кузьма Егорович, с вашего разрешения, — решил я. Полковой ординарец — должность «теплая», он все время на виду, рядом с командиром. Потому и служба его может протекать куда легче. Но разведка более интересное дело. Так что выбор вполне ясен.

— Так я и думал, — кивнул Дика. — В штаб полка по служебной надобности как раз сегодня прибыл ротмистр Тельнов. Я сейчас за ним пошлю, — высморкавшись в платок, он вытащил портсигар. — Папиросу? Угощайтесь.

Я закурил и с наслаждением выпустил дым. Табак у полковника оказался неплох.

Пока вестовой искал ротмистра, и пока тот добирался, офицеры принялись расспрашивать меня об училище, увлечения и то, как я намеревался служить.

Я отвечал неспешно, обстоятельно, и совсем не чувствовал напряжения. Вообще, мне нравилось подобные взаимоотношения среди офицеров. Да, тут хватало и недоброжелателей, и тех, кого погоня за наградами и чинами сделала откровенными врагами, но все же отношения строились на доверии, дружбе и боевом братстве.

Любой кавалерийский полк Российской Империи в те времена походил один на другой. Численность приближалась к 1000 человек. Командовал подразделением полковник. Два подполковника являлись его заместителями и ближайшими помощниками. Все полки делились на 6 эскадронов, четыре строевых и два резервных. Лишь у кирасир насчитывалось 4 эскадрона.

Эскадрон — тактическое подразделение в кавалерии. В России его штатная численность составляла от 120 до 160 коней. Само слово произошло от лат. exquadra — четырёхугольный боевой строй. Командовал им ротмистр или майор. Также использовались такие термины, как полуэскадрон, что соответствовало половине личного состава и дивизион — два соединенных для выполнения боевой или тактической задачи эскадрона.

Каждый эскадрон делился на 4 взвода, по 12–18 рядов в каждом. Ряд — два всадника, один стоит впереди, второй смотрит ему в затылок. Взводом командует старший вахмистр, это унтер-офицерское звание.

В свою очередь взвод делится на отделение или звено, по 6 всадников. Ими командуют вахмистры.

Таким образом, в полку насчитывалось 36 офицеров, 5 чиновников, 900 строевых (из них 60 пеших) и 55 нестроевых нижних чинов. Среди них находились два врача, фельдшеры, ветеринар, каптенармус, писари, кузнецы, кашевары и обозные. И, конечно же, трубачи, в количестве целых 18 человек. А еще имелся полковой священник — без него никуда.

Наверное, мы беседовали минут пять, прежде чем в кабинет вошел тридцатилетний мужчина с тонкими усиками и начищенными до блеска сапогами. Форма сидела на нем, как влитая. В петлице виднелся маленький золотой крест ордена Святослава 3-й степени, а темляк сабли украшала «клюква*».

— Соколов, позвольте представить вам ротмистра Тельнова Сергея Петровича, вашего непосредственного командира.

Я представился и обменялся с ротмистром несколькими фразами. Понятное дело, я знал, что меня оценивают, но особого волнения по данному поводу не испытывал. В полках каждого новичка встречали соответственно, наведя справки о его прежнем месте службе или учебном училище, которое тот закончил.

Минут через десять мы вышли на улицу. Стояла прекрасная сентябрьская погода, бабье лето. Солнце ласково светило сквозь редкие тучи. Чугуев казался хоть и провинциальным, но неплохо обустроенным городом. Когда-то он мог похвастаться крепостью, но нужда в ней отпала и ее разобрали.

Большая центральная площадь имела четырехугольную форму. В 40-вых годах 19 века город переживал рассвет, так как ему присвоили статус военного поселения. Здесь квартировали несколько полков, а большую часть жителей составляли военные. Усы, трубки, красные лацканы мундиры виднелись в каждом окне и у каждого дома. Император, военный министр и многочисленные генералы являлись частыми гостями поселения. Сюда съезжались помещики с окрестных сел и чиновники. Люди решали здесь личные и служебные дела. Иные приезжали в город из праздного любопытства, а часть искала счастье и устраивала личную жизнь. Прославленный художник Илья Репин, который как раз и родился в Чугуеве, написал, что «военные быстро и храбро женятся».

Со временем деревянные дома в городе заменили каменными, а кривые улочки выровняли. Теперь они пересекались под прямыми углами, создав так называемую регулярную планировку.

Самыми узнаваемыми выглядели домики военных поселян, составляющие половину городской постройки. Они строились по типовому проекту — белоснежные, под красной черепичной крышей, фасад в три окна. Из зданий самыми известными была Городская дума, Путевой дворец, где останавливался император, Соборная церковь, храм Николая Чудотворца, корпус топографов, театр, парк. У реки, которая носила название Северский Донец, построили искусственные гроты, беседки и широкие лестницы.

Днем местные лавки и мастерские едва успевали выполнять заказы приезжающей публики, а по вечерам почти в каждом офицерском доме устраивали званые ужины. Шампанское, водка и коньяк текли рекой. Тем более, немалым спросом пользовалось и местное вино. В 18-м веке вокруг города устроили виноградники, самые северные в России.

— Наш эскадрон стоит в летнем лагере у деревеньки Васильев Хутор. До него шесть верст, — сообщил мне Тельнов, когда мы покинули здание штаба и выбрались на улицу. Вестовой подвел нам двух коней — Хана, принадлежащего моему командиру и Канонаду, одну из полковых кобыл. Александрийские гусары использовали коней исключительно вороной масти. И лишь трубачи восседали на светло-серых рысаках. — Прикажи, чтобы твои вещи туда доставили.

Мы забрались в седла и неторопливо отправились по городу, знакомясь с достопримечательностями. За нами, немного отстав, двигался денщик ротмистра — гусар Семен Прохоров. В нашей форме, черное с белым, вид он имел лихой.

— Театр, церковь, вдова Попова, ресторация «Вавилон», — по-военному кратно пояснял Тельнов, не забывая улыбаться симпатичным дамам. Городские улицы казались широкими и чистыми, по крайней мере, в центре. Множество чиновников и помещиков катались в колясках или прогуливались пешком. Юные барышни посматривали в нашу сторону с интересом, кокетничая и одновременно делая вид, что они недоступны, как Луна. Из-за обилия лошадей, тут и там на мостовых лежали конские яблоки, но дворники быстренько с ними справлялись.

Военные виднелись на каждом углу. Мы часто останавливались, ротмистр здоровался и представлял меня. Познакомившись с капитаном Воронцовым из 141-го Можайского пехотного полка, который оказался то ли пятнадцатым, то ли семнадцатым в списке, я понял, что напрочь забыл всех тех, кто шел до него.

— Да-да, в первые дни обилие офицеров заставляет мучительно запоминать их имена, — кажется, Тельнов сообразил, о чем я думаю. — В сущности, все это вздор. Человека запомнить не сложнее, чем коня, к примеру. Тем более и по интеллекту многие из нас недалеко ушли друг от друга, — он громко захохотал, весьма собой довольный.

— Кто от кого ушел? Люди от людей или люди от коней?

— Не принципиально. Через неделю ты почувствуешь себя, как дома.

— Я уже чувствую себя как дома.

— Превосходно. Ты славный корнет, Соколов.