Я прекрасно понимала, каково это для него, сидеть без работы.

Но по угрюмой физиономии Майка невозможно было сказать, что он увидел во мне родственную душу.

— Это самое малое, что могли сделать эти болваны, разогнав лучший отдел новостей за всю историю телевидения и смешав меня с дерьмом ни за что ни про что.

— Ни за что ни про что? — изогнула я бровь. — А кто обозвал министра обороны мелким врунишкой?

Майк поднял руку, словно защищаясь.

— Да он же врал на всю страну…

— Он политик! — не сдавалась я. — Вы ведь не впервые видели политика, не так ли?

— …А что еще важнее — он врал мне в лицо.

Я согласилась с его доводом, но только Майк собрался развернуться и уйти, как я его припечатала:

— Ладно. Я не хочу этого говорить. Правда не хочу.

— Так не говори!

— Я прочла ваш договор. Вы правы, они обязаны выплачивать вам деньги в течение двух лет. Но есть одно условие…

Он посмотрел на меня так, что перед моим мысленным взором снова пронеслись страшные картины. Героическим усилием мне удалось справиться с паникой.

— …Если вы в течение шести месяцев не появитесь на экране, а потом канал предложит вам работу, и вы откажетесь, они вправе расторгнуть с вами договор.

Мне послышался щелчок или Майк действительно снял дробовик с предохранителя? А у дробовиков вообще есть предохранители?

— И не видать вам шести миллионов долларов, — закончила я.

На Майка было страшно смотреть. Впрочем, такое выражение лица я у него уже видела — когда он разговаривал со священником, который воровал деньги с пенсионных счетов своих прихожан. Или с производителем детских игрушек, который добавлял в них свинец. Или с главой секты изоляционистов, когда довел его до слез в прямом эфире.

Я выпрямилась и одернула на себе пиджак.

— Делаю вам официальное предложение: Майк Померой, телеканал Ай-би-эс предлагает вам должность соведущего в программе «Доброе утро».

Да, похоже, он меня сейчас убьет. И ребятам из «Доброе утро, Нью-Джерси» будет о чем рассказать в эфире. Может, Чипу даже Пулитцеровскую премию дадут.

— Вы не можете так со мной поступить.

Я была уверена, что взгляд этих карих глаз прожигает меня до затылка.

— Могу.

— Да вы представляете, что сейчас в мире происходит? Вы имеете хоть малейшее представление о том, на каком уровне я работал? А теперь вы хотите, чтобы я рассказывал в эфире о торте «Печеная Аляска»?

— Я…

— Я согласен произносить слово «Аляска» в эфире только в трех случаях, — он принялся загибать пальцы, — если речь идет о газопроводе, о землетрясении или о губернаторе, — он посмотрел на третий палец. — Хотя, пожалуй, нет, обойдемся первыми двумя. От губернаторов я устал.

— Ну откуда у вас столько предрассудков? Поверьте, в утренних программах охват тем гораздо шире, чем…

— Охват тем шире, — перебил меня Майк. — Отличный эвфемизм, — он уже нависал надо мной — или мне так только казалось? — Ты что, не понимаешь, что твоя программа относится к отделу новостей? — Новости — это священный храм, а ты, Бекки Фуллер, плетешь здесь свои интриги, чтобы этот храм разрушить, набить всяким дерьмом!

Я споткнулась. Майк Померой только что назвал дело всей моей жизни дерьмом. Я захлебнулась, будто меня проткнули насквозь. Этого не должно было случиться. Тот Майк Померой, которого я знала, никогда не произнес бы слово «дерьмо».

Правда, Майк Померой, которого я знала, вещал из маленького ящика у нас в гостиной, и не появлялся передо мной во плоти. Если бы он сказал такое слово в эфире, Федеральная комиссия оштрафовала бы его на бешеную сумму. Мне пришлось быстро усвоить, что у того Майка Помероя, чье лицо мы привыкли видеть на экранах, столько же общего с живым человеком, сколько у куклы Барби с Колин Пек.

— Так нечестно! — Слова сорвались у меня с языка помимо воли. — Первые полчаса утренней программы — чертовски отличное время для новостей.

— Полчаса! — сказал Майк. — Да ты успокойся, нечего так нервничать.

— А еще у нас есть другие рубрики, развлечения, погода — все то же, что и в газетах. Что вам не нравится?

Майк с отвращением покачал головой, положил дробовик на плечо, отстранил меня и пошел прочь.

Я плелась следом.

— Мы будто добрые соседи, которые уже успели прочесть газеты, приходим к людям с утра поболтать, поделиться новостями…

Майк ускорил шаг. Я не отставала.

— Том Брокау работал на утренних новостях, — перечисляла я, — и Чарли Гибсон.

— Хм…

— И Уолтер Кронкайт в начале своей карьеры был ведущим утренней программы на пару с марионеткой по имени Шарлемань…

Майк резко остановился. Ужасно, но теперь я, кажется, по-настоящему его достала. Я как чувствовала, что пример Кронкайта сработает.

Майк пристально посмотрел на меня.

— Отлично, — едва слышно прошипел он, — вот и найди себе марионетку.

Хм… или не сработает.

* * *

На следующее утро я подумала, что, может, и хорошо, что Майк не купился на мое предложение. В конце концов я так расхваливала свою передачу, наплела, что случись в мире нечто серьезное, мы расскажем об этом лучше и раньше всех. А на деле? Вот что у нас сегодня была за тема?

Папье-маше.

Папье, блин, маше. Всякий раз, когда камера выключалась, по лицу Колин было видно, как ее это достало. Что-то мне подсказывало, что она не в восторге от необходимости портить себе маникюр клочьями мокрой газеты. Честно говоря, я ее понимала.

Но она, как всегда, натянула на себя маску приветливости. Она вся светилась деланным восхищением, пока ведущая рубрики «Делаем сами» объясняла зрителям, почему сегодня студия «Доброго утра» завалена бумагой и уставлена баночками с клеем и водой, и откуда взялись все эти пестрые комковатые безвкусно раскрашенные артефакты.

— Вот за что я люблю папье-маше? — щебетала эта мастерица на все руки, не удивлюсь, если она горстями пьет антидепрессанты. — За то, что это дешево и всегда под рукой. Можно делать шары, шляпы… — Лицо Колин на миг исказилось от ужаса при мысли, что этой пакостью придется испортить безупречную прическу. — И даже кухонные горшочки!

— Ну надо же, кухонные горшочки! — Колин широко улыбнулась в камеру. — Но ведь «маше» по-французски значит «жевать», я надеюсь, мы не потащим все это в рот, а?

— Конечно же нет! — ответила ведущая рубрики, и обе залились смехом. Я сделала себе помеху, что шутки даже вполовину не такие глупые надо исключить.

— Далее в нашей программе, — объявила Колин. — Вы слышали, как она поет, а сегодня услышите, как она любит сладкое. Оставайтесь с нами, и мы будем печь шоколадное печенье вместе с личным поваром Селин Дион.