– Каждому известно, кто я. Это отнюдь не привилегия одних только пэров.

– Женщины часто меняют свою идентичность. Девушка выходит замуж и становится женой и матерью. У нее умирает муж, и она делается вдовой. Представьте себе: вы смотритесь в зеркало и видите совсем не того, кем вы были всего день назад, и все ваши ожидания от жизни тоже резко поменялись.

– А когда вы смотрели в зеркало сегодня, что вы увидели?

– Неужели не догадываетесь? Мужчина, претендующий на такое знание женщин, должен это понять.

Он нахмурился, задумавшись.

– Вдову? Полагаю, что нет.

Аманда отрицательно покачала головой.

– Женщину в ожидании замужества?

– Нет.

– Слава богу. В таком случае мне пришлось бы сразу заявить, что я удаляюсь. А как насчет дочери? По отношению к первым мужчины испытывают чувство собственника, а ко вторым – преисполнены чувства долга. Если бы ваш жених или отец узнали о нашей встрече, ситуация могла бы стать опасной.

– Лишь на основании слуха о том, что я встретилась с вами? У вас, должно быть, чудовищная репутация.

– Должен признать, слава обо мне идет не слишком добрая.

– Полагаю, это неизбежно для мужчины, посвятившего свою жизнь облагодетельствованию женщин своими грандиозными талантами. Чудо, что вы все еще живы.

– Когда-нибудь, если наши встречи продолжатся, я расскажу вам, как мне удалось выжить.

– Полагаю, ваш секрет откроется мне только после того, как я соглашусь стать вашей очередной жертвой? Это несправедливо.

– Разве я сделал сегодня нечто угрожающее вам, дорогая пастушка? Вы ведь имели полное право вообще не приходить ко мне сегодня. Значит, строгого отца не существует?

– Нет, дочь больше не отражается в зеркале. Это уже в прошлом.

– Тогда любовница?

– Хорошая догадка. Я могу стать любовницей мужчины, которому нравятся женщины в брюках.

– Значит, вы находитесь в поисках какого-то особенного индивида? Я теряюсь. Революционера? Радикала? Реформатора?

– Нет, буква «Р» здесь не подходит.

– Я рад, что вы не выбрали последнее. Мне за последнее время реформаторы порядком надоели.

– Кто-то пытается вас реформировать? Что-то в вас исправить? Как интересно! Создается впечатление, что у вас не просто дурная репутация, если началась кампания по вашему преобразованию.

– Ничего интересного. Все до безумия скучно.

– Наверное, поэтому я здесь? Вы должны мне доказать, что не подлежите изменениям?

Он с изумлением взглянул на нее, но быстро снова взял себя в руки.

– Вы здесь для того, чтобы пить шампанское и чтобы я мог одарить вас самыми изощренными своими поцелуями, а вы при этом безуспешно пытались бы сопротивляться моим попыткам соблазнить вас.

– Ах да, тот поцелуй. Вы хотите получить его сейчас?

Его томная улыбка очаровала бы и медведя.

– Если вам угодно.

– Думаю, лучше вам уступить. Чтобы вы утратили иллюзию о дальнейших лобзаниях.

Она ждала, что он подойдет к ее креслу, но он просто смотрел на нее и в глазах мелькали дьявольские искорки.

– Это была ваша идея, – сказал он.

Воспоминания об их общении в саду проплывали перед ее мысленным взором. Чувственные воспоминания. Аманда попыталась прогнать их: она не собиралась поддаваться его уловкам, однако встала, прошла к нему, наклонилась и прижалась губами к его губам.

Герцог коснулся рукой ее лица. Он удерживал ее, чтобы продлить поцелуй. Он прижал ее еще крепче к себе, и поцелуй все длился и длился.

Удовольствие, которое она испытала, почти лишила ее сил сопротивляться. Ее решимость и риски сегодняшнего вечера оказались слабой защитой против его умения соблазнять. Помимо чисто физического возбуждения, которое она испытывала, ее покорила возможность забыть обо всем и полностью погрузиться в ощущения, которые он способен был в ней вызвать.

Он так сильно сжал ей затылок, что она даже испугалась. Опустив глаза, она увидела, что его другая рука вот-вот коснется ее рубашки.

Аманда оттолкнула его. Она смотрела в глаза, которые стали почти черными от желания. И то, как он глядел на нее, покоряло даже сильнее долгого поцелуя.

И он знал это. Он словно читал ее мысли. Он наклонился к ней и протянул красивую мускулистую руку.

Аманда вернулась к своему креслу.

Казалось, он отреагировал на это без особых эмоций. Наверное, джентльмены полагают, что и в подобных ситуациях они должны сохранять полнейшую невозмутимость. К тому же его зевки свидетельствовали о том, что он понял: это была не самая удачная его попытка.

– Что вы делаете, когда не занимаетесь своими служебными обязанностями, не сбегаете на балы и не встречаетесь со мной?

Опять разговоры. Опять любопытство, но он явно засыпает. Время и шампанское делали свое дело.

– Читаю.

– Жаль, что вы сразу не сообщили об этом Гарри. Он бы это оценил. – Последние слова поглотил сильный зевок.

– Кроме того, я пою.

– Вот как? Выступаете на сцене?

– Вы шутите! Если я даже не могу свободно отправиться на вечеринку, едва ли я могу осмелиться выступать на сцене.

– В таком случае кому же вы поете?

– Самой себе.

– Как печально, что вы можете петь только самой себе. А почему бы вам не исполнить что-нибудь для меня? Я буду для вас самой благодарной аудиторией, способной по-настоящему оценить ваш талант.

– Если вы действительно этого хотите, я спою для вас. Только вот я не привыкла к слушателям. Поэтому вам лучше на меня не смотреть. Это смущает.

– Я буду смотреть на огонь камина.

И он перевел взгляд на камин. И Аманда завела старинную шотландскую народную песню. Герцог не смотрел на нее, она же внимательно разглядывала его. Она пела, наблюдая за тем, как тяжелеют его веки, когда песня приближалась к концу.

Когда же Аманда закончила балладу, он уже сладко спал.

Она стояла у окна, глядя на улицу, а ее шаль и тапочки падали вниз, в пустоту. Легкий ветерок подхватил шаль, и она поплыла по воздуху подобно призраку в лунном свете, а обувь исчезла где-то за стеной. Теперь на ней оставались только брюки и рубашка. Аманда была преисполнена решимости.

«Не так уж высоко, – сказала она себе. – И не так уж далеко».

Это помогло ей успокоиться, но только идиот стал бы полностью игнорировать опасность, угрожавшую ей.

«Стоит этому научиться, и уже никогда не забудешь». Именно так наставлял ее отец, когда приступал к обучению своему ремеслу. Тогда ей едва исполнилось восемь.