Сабина была дома одна. Анджей, сокрушенный и, кажется, все еще не верящий, что это происходит с ним на самом деле, был принудительно выселен в их старую однушку на Хомичувке. Ружа в рамках бойкота вот уже третью ночь оставалась у подруги. Она оказалась достаточно любезной, чтобы поставить Сабину в известность об этом, но, отправив сухое сообщение «Я ночую у Зузы», не пожелала выходить на контакт ни в какой форме. Итак, никто из домашних под боком больше не вертелся. Но желанная еще недавно тишина, окружившая Сабину в ее просторной и в то же время странно гнетущей квартире, теперь совершенно не радовала. Роскошное жилище стало тюрьмой. Сабина почти перестала выходить из дому. Травля, устроенная ошалевшими таблоидами, перемолола ее, точно мясорубка.

Она уже не могла рационально рассуждать, зачем случайный прохожий лезет в карман куртки: то ли чтобы выхватить фотоаппарат и быстро направить на нее объектив, то ли его жест, на удивление, никакого отношения к ней не имеет. Везде ей мерещились вытаращенные глаза и любопытные рожи, гримасы нездорового людского интереса. Мир хотел сожрать ее, и она чувствовала себя беззащитной. И одинокой. Вокруг нее сужалось кольцо врагов — и не было ни одного союзника. Люцина больше вредила ей, чем помогала, а Мариуш Зыгмунтович хоть и поддерживал, но был слишком далеко. Родственники… Сабина даже не знала, есть ли они у нее еще.

Шаркая атласными туфельками, которые служили ей тапочками, она вошла в кухню. Проклятая кофемашина была задвинута в самый дальний угол под столом. На ее солидном корпусе не было и следов варварского обращения хозяйки: Сабина несколько раз зверски пнула ее и больно ушибла пальцы ног, а автомат продолжал невозмутимо поблескивать хромом и сталью (тридцать тысяч злотых, как-никак!). «Что ж, своих денег эта вещь стоит, повредить ее непросто», — признала писательница. Взглянула на стенные часы. Два часа пополудни и двадцать минут. Превосходное время для начала рабочего дня.

Дни, ночи, обязанности, планы — все это потеряло всяческое значение. Время сливалось в однородную, тягучую, как слизь, магму. Сабина заботилась лишь об одном: как отключить голову. На помощь пришло вино. Когда — несмотря на последовательно увеличиваемые дозы — эффективность этого средства начала снижаться, у Сабины возникла гениальная идея сочетать его с успокаивающими таблетками. Эта смесь обеспечивала ей долгие часы непрерывного сна, который, право, стоил всех денег мира.

Сейчас вид длинного ряда пустых бутылок на кухонном столе пробудил в отупевшем сознании писательницы легкое беспокойство. «Надо позвонить в службу помощи по дому…» — подумала она, но тут же осознала, что таким изумительно простым решениям больше нет места в ее жизни. «Черт подери! Недоставало еще, чтобы здесь крутилась какая-нибудь любопытная баба». И она решила прибраться сама, но позже — сейчас у нее не было сил даже убрать куда-нибудь бутылки.

Вдруг она подскочила: раздался звонок в дверь.

В первое мгновение Сабина хотела взять и спрятаться в комнате. Авось этот незваный гость, который пытается пробиться в ее бастион, развернется и уйдет восвояси. Она заткнула уши, чтобы не слышать настойчиво повторяющихся звонков. Бесполезно: назойливый гость не сдавался. В конце концов, ступая на цыпочках и затаив дыхание, Сабина отважилась подкрасться к двери и посмотреть в глазок.

— Ружа!

Облегчение при виде дочери было безмерным. Поспешно открыв дверь, Сабина бросилась к девушке и — впервые с незапамятных времен — обняла ее. Буквально повисла на ней. Она прижималась к своему ребенку, ощущая в себе невероятный прилив любви. Глаза ее наполнились слезами.

— Ты вернулась! Как же я рада, наконец-то ты вернулась! Моя Ружа, милая, дитя мое… — бормотала Сабина.

Наконец она почувствовала, что Ружа не отвечает на ее объятия, и осторожно отлепилась от дочери. Взгляд той нельзя было назвать теплым.

— Я забыла ключ. Почему ты не отвечаешь на звонки? — Действительно, мобильник Сабины давно уже был отключен. — И что ты с собой сделала? — В голосе Ружи звучало отвращение.

Сабина неохотно бросила взгляд на зеркальную стену в коридоре. Что ж, вид у нее и впрямь жалкий. От собственной безупречной версии с фоторекламы косметической линии для зрелых женщин она теперь отличалась неизмеримо. Сабина не могла припомнить, сколько уже дней не принимала ванны. А в связи с этим ей и переодеваться казалось излишним, и она изо дня в день ходила в том, что и одеждой-то называть не хотелось: в длиннющей, почти до колен, растянутой блузе, выуженной из дальнего угла шкафа, и в халате — когда-то белоснежном, а теперь посеревшем и перепачканном пятнами от вина. Кроме того, приходилось с сожалением констатировать, что после прекращения ежедневного ухода за кожей с использованием лучших косметических средств ее лицо выглядело вовсе не так впечатляюще. На коже выступили морщины разной глубины, она потеряла блеск и приобрела какой-то синюшно-серый оттенок. Писательница уже не казалась цветущей сорокалетней леди, радостно проживающей лучший период жизни, — теперь это была уставшая женщина средних лет, на лице которой отражалась нанесенная ей травма.

И весь ее энтузиазм по поводу возвращения дочери внезапно испарился.

— Я все обдумала, — начала девушка, когда они вошли в гостиную. — Надеюсь, ты полностью осознаешь зло, которое мне причинила.

«Из этой соплячки получился бы неплохой прокурор. Ей явно стоит сменить направление образования», — думала Сабина, стараясь сохранить спокойствие под обвиняющим взглядом дочери. Она чувствовала легкий стыд из-за того, что минуту назад обманулась и обрадовалась, увидев Ружу.

— Я не вижу смысла в дальнейшей жизни здесь, — продолжала дочь, и у Сабины сердце подпрыгнуло куда-то к горлу. «Мамочки, что она болтает?! Она хочет покончить с собой?! Из-за меня?!»

— Я совершенно, абсолютно, стопроцентно скомпрометирована. Я не могу показаться людям на глаза.

«Да уж, я тоже», — невзирая на всю серьезность ситуации, с иронией отметила про себя Сабина.

— Я подумывала о смене фамилии, но это не имеет смысла. Все равно люди будут ассоциировать меня с тобой. Кроме того, смена фамилии скорей ударит по отцу, а ведь он ни в чем не виноват. — Вторую часть предложения Ружа особенно выразительно подчеркнула. — Я знаю одно: мне надо исчезнуть.

— Но, дитя мое… — Сабина попыталась прервать эти зловещие умозаключения. — Умоляю тебя, не делай поспешных шагов. Все, что случилось…

— Не перебивай меня! — отрезала Ружа, и Сабина смиренно вжалась в спинку дивана. — Я уезжаю.

— И куда? — машинально спросила мать, ощутив большое облегчение, что ее самые страшные опасения не подтвердились.

— В Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк? — Сабина, опомнившись от первого шока, приподняла брови. Что эта девчонка опять удумала?

— Да, в Нью-Йорк, — повторила Ружа таким тоном, будто обращалась к умственно отсталому ребенку. — Это единственное место, где я смогу начать все сначала. — Ее голос звучал все вдохновеннее. — Только там я снова смогу смотреть в зеркало без стыда. Без стыда за тебя!