— Ольга Глебовна рассказывает нам с Натали про русское студенчество.

— Ну, да, — воодушевилась Ольга, — у нас студенты делятся на нормальных, кто тусуется, и на ботаников.

— Я тоже любила ботанику, — призналась хозяйка, — сама в детстве собирала гербарий.

— Да, нет, ботаники не в том смысле, что которые ботаники, — прервала ее Оля, — я имела в виду, что наши ботаники — полный отстой, ну, зубрилы по-вашему, а нормальные — тусовщики. Ну, те, которые продвинутые, а другие — полный отстой! Неужели не понятно!

— Оля хочет сказать, что зубрил и тех, кто любит учиться, студенты называют «ботаниками», а те, кто только гуляет и развлекается, нормальные, продвинутые молодые люди, — ехидно перевел я на старорусский язык молодежный сленг.

— Меня больше интересует будущая революция, — вмешалась в разговор Наталья Александровна. — Оля, — обратилась она к Дубовой, — сколько я могу судить, Алексей Григорьевич ретроград и относится к революции отрицательно. Расскажите лучше вы сами, как все было на самом деле.

Ольга озадачено посмотрела на пылкую барышню и пожала плечами:

— Да это когда было! Я, конечно, в школе проходила. Леш, когда революции были — в пятом и семнадцатом? Потом, вроде, была гражданская война. Я в таких вещах не Копенгаген, мне это по барабану. Вот если про музыку, так вы в этом не рубите, у вас даже групп нет. Про революцию вы лучше у Арика спросите, он профессор и вообще чувак правильный, я от него уже который день тащусь. Он вот-вот Нобеля схватит, и мы с ним в Швецию двинем. Я еще не знаю, где лучше жить. Мне лично и здесь некисло, но с нормальной капустой лучше на западе жить.

— Ольга, кончай стебаться, — перебил я Дубову, — не видишь, что ли, что тебя не понимают. Говори нормальным языком.

— Да я, правда, почти ничего о революции не помню. Ну, сначала была революция, потом эта, как ее коллективизация, потом вроде война. Ты, Наташ, правда, не обижайся, ну зачем нам молодежи знать эти ваши разборки?

— А как же эмансипация, вот я вижу, вы, Ольга Глебовна, носите мужской костюм. Разве в ваше время барышни перестали носить платья? — спросила Софья Аркадьевна.

— Это вы про джинсы, что ли? — удивилась Ольга. — Так они женские. Понятно, что джинсы тоже уже отстой, но зато удобно. А если вы про тряпки, то у меня целый чемодан барахла, могу показать, что мы носим. Леш, ты свали отсюда, а то мне при тебе переодеваться неудобно.

Оставшись без дамского общества, я попробовал присоединиться к мужчинам, но те разговоры, что вели представители старшего поколения, только нагнали на меня скуку.

Дождавшись паузы в прениях сторон, я спросил разрешения у хозяина покопаться в его книжных шкафах и отправился в кабинет. Старые книги меня чем-то притягивают, да и многое говорят о своих хозяевах. Библиотека у Александра Ивановича оказалась обширной и разнородной. Художественная часть, в основном, была представлена русской классикой. Здесь были те же неизменные авторы, что и у культурных людей нашего времени. Кроме них, писатели забытые или непопулярные в двадцатом веке, вроде Аксакова, Греча, Кукольника. Потом мне попалась подшивка газеты «Новое время». Об этой газете и ее редакторе, многолетнем приятеле Чехова, Суворине, я читал в письмах Антона Павловича и с интересом начал просматривать его, считающиеся в эти годы реакционными, статьи.

Писал Суворин складно и обоснованно, но в статьях чувствовалось раздражение против не принимающей его левой интеллигенции. Судить слета, не вникнув в реалии современной жизни, насколько он был объективен, я не мог, да и не пытался. Тем более, что долго читать мне не удалось, моё невольное уединение нарушила Софья Аркадьевна. Я, признаться, удивился ее приходу, тем более, что рассматривание нарядов у женщин обычно занимает много времени.

— Я вам, Алексей Григорьевич, не помешала? — спросила она неестественно напряженным голосом. — Извините, но мне необходимо с вами поговорить.

Такое вступление мне не понравилось. Судя по ее расстроенному лицу, разговор предстоял непростой, и я, грешным делом, подумал, что она хочет попросить нашу компанию оставить ее семью в покое. Однако, я ошибся, разговор пошел совсем о другом.

— Алексей Григорьевич, мне очень неловко говорить с вами, мужчиной, пусть даже, возможно, моим правнуком на такую деликатную тему, но больше мне спросить не у кого…

— Ради бога, дорогая Софья Аркадьевна, какие могут быть церемонии, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, — пообещал я.

— Видите ли, я обычная женщина и мать, и мне отнюдь не безразлична будущее моих детей, — издалека начала хозяйка и тут же заговорила горячо и взволновано, так, как будто ее прорвало. — Вы знаете, какие дамские вещи показала мне ваша знакомая?

Я начал догадываться, к чему она клонит:

— Представляю.

— Это правда, что в такие туалеты и… и, простите за фривольность, такое неглиже в ваше время одеваются порядочные женщины?

— Я не знаю, о каких туалетах идет речь, но в наше время многие дамы одеваются весьма экстравагантно.

— И вы таких женщин встречаете на улицах?

Я растерялся, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос. Судя по выражению лица, прабабка была женщиной неглупой, и я решил говорить серьезно, а не отшучиваться:

— Софья Аркадьевна, я не смогу вам так прямо ответить. Я не знаю, что вам такого могла показать Ольга, но поверьте, сколько я могу судить, она по нашим меркам одевается достаточно скромно. Между нашими эпохами сто лет, и за это время очень многое изменилось. Все дело в оценке людей и морали того или иного времени. Чтобы понять, что я имею в виду, ответьте, пожалуйста, на такой вопрос, вы читали «Анну Каренину»?

— Конечно, ее все читали.

— По вашему мнению, Каренина порядочная женщина?

— Нет, конечно, она, безусловно, не порядочна.

— В чем это проявилось, в том, что она оставила мужа?

— И в этом тоже,

— А в мое время она считается порядочной. Видите ли, у нас, во всяком случае, в цивилизованных странах, половина браков, к сожалению, распадается. Даже итальянские католики добились у парламента права на развод. Поймите, у нас совсем другая жизнь, чем у вас, потому и мораль стала не так строга к людям, как в ваше время. Мир в двадцатом столетии пережил такие ужасы, что мелочи вроде коротких юбок и символического дамского белья больше никого не волнуют.

— Но как к этому относятся сами мужчины? — подавленно спросила прабабка.

— К тому, что вы имеете в виду — никак. Все дело в привычке. В мое время очень трудно удивить кого-нибудь даже самой необычной одеждой. Даже если надеть на голое тело медвежью шкуру и в таком виде прийти в ресторан, то это возмутит, пожалуй, только защитников животных.

— А как же мои дети? Мои мальчики будут вынуждены жить в таком мире и все это видеть?!

— Боюсь, что до таких времен они не доживут. Им удастся увидеть женские ножки разве что до колена. В двадцатом веке будет две мировые войны. После первой юбки укоротятся на десять сантиметров, после второй еще на десять, а потом будут укорачиваться на такую же длину примерно каждые десять лет, пока у женщин не кончатся ноги. Сначала это будет шокировать, потом все привыкнут и перестанут обращать внимание. После этого начнется плюрализм в одежде, и женщины смогут выбирать длину платьев сообразно своему вкусу и красоте ног.