Шила. Нет, нет! Отто бы сказал, что я всё правильно делаю! Потому что если относиться к жизни как к произведению искусства, то плохая пьеса ее запятнает. Я просто хочу сказать, что согласна с твоими словами. Мы производим искусство, если оно обогащает нашу жизнь, если оно насыщает жизнь красотой…

Марго. Так.

Шила. …потому что, как ты правильно заметила, когда хорошо поработал, то и чувствуешь себя хорошо…

Марго. Да.

Шила. …и когда создаешь что-то красивое, тоже…

Марго. Ну!

Шила. …но уж не до такой степени, когда это откровенно портит тебе жизнь!

Марго. Так что… тебе надо серьезно поработать – понимаешь? – чтобы этого не произошло с пьесой, которая может ничего тебе и не принести.

Шила (вздыхает). Ох, не уверена я насчет пьесы. Не уверена.

Глава пятая

Израэль

В тот вечер, проведя несколько часов наедине с текстом моей горемычной пьесы на экране, я в отчаянии захлопнула ноутбук и вышла из дома. Я направилась на вечеринку, где праздновали выход в свет сразу трех сборников стихов.

Вечеринка проходила в широком, пещерообразном помещении. У входа обустроили просторную сцену, а выкрашенный коричневым потолок задрапировали по краям коричневым бархатом. В центре комнаты вращался огромный диско-шар, и всё было в отполированном дереве, полуформальное и крайне отталкивающее.

Пока я стояла одна у барной стойки, я задумалась: смогла бы я полюбить молодого человека, которого заметила на другом конце бара? У него были темные волосы, и внешне он походил на поблекшую, более нейтральную версию моей первой любви. Когда он вышел на переднее крыльцо, я сказала про себя: «Если он вышел покурить, я полюблю его». Когда я вышла на улицу за ним, изо рта у него и правда свисала сигарета, но я не почувствовала никакой любви.

Я вернулась внутрь, чтобы заказать еще выпить. Пока я стояла у бара, мужчина слегка выше меня вышел из толпы и направился ко мне. У меня в животе екнуло. Я отвернулась. Я почувствовала такое сильное влечение, что и слова не смогла бы из себя выдавить. Вообще-то мы были знакомы; звали его Израэль. Годом раньше, столкнувшись на улице с его девушкой, я сказала: «У тебя самый сексуальный парень во всем городе». Я действительно так думала, но при этом мне хотелось, чтобы и ей было лестно. Позже, когда я узнала, что вместо этого она на меня разозлилась, я расстроилась. Я ведь искренне хотела сделать ей комплимент.

С Израэлем я прежде встречалась всего один раз, несколько лет тому назад, и я этого не забыла. В то время я еще была замужем и ехала в лифте в здании, где располагались художественные мастерские. Он вошел на том же этаже, что и я, и встал рядом со мной. У него были умопомрачительные, огромные, утомленные глаза, высасывающие всю душу, приятная ленивая улыбка, густые ресницы и линия губ настоящего извращенца.

Рассматривая его лицо в профиль, я с волнением почувствовала что-то судьбоносное между нами – как будто мы стояли не рядом в лифте, а на вершинах двух далеких гор, между которыми пролегает ущелье и глубокая равнина. В тот момент я всем телом почувствовала, как сложно было бы пересечь это расстояние, чтобы добраться до него.

На вечеринке, пока мы разговаривали, стоя так близко друг к другу, по моему телу проходила дрожь. Я стала переживать за пьесу – ведь я только-только ушла от мужа и думать мне надо было о женщинах, а не о мужчинах! Я напомнила себе: «Цветы любви отцветают быстро, но цветок искусства бессмертен!» Но всё было без толку; я как будто приклеилась к полу рядом с ним. И когда он предложил мне уйти с вечеринки вместе, я не успела опомниться, как ответила: «Я пообещала себе на некоторое время соблюдать целибат».

Его глаза ожили новым блеском, а ухмылка стала какой-то хищной, почти медвежьей.

– Так ты одна из тех людей, – сказал он.

– Каких людей?

– Одна из тех, кто думает, что может себя контролировать.

Я неприятно смутилась и вышла вслед за ним. Я вовсе не хотела, чтобы он причислял меня к людям, которые думают, что могут себя контролировать.

Той прохладной ночью мы гуляли два или три часа и дошли до воды. Пока мы бродили, я думала: «С тобой я пойду куда угодно». Он замечал форму зданий и вещи, на которые я вообще не обращала внимания, и указывал мне то на одно, то на другое. Он не согласился со мной, когда я сказала, что любить можно кого угодно. «Нет, нельзя, – сказал он. – С кем ты – это важно». Я почувствовала удовольствие, пробежавшее сквозь всё мое существо, и решила насладиться тем состоянием легкого возбуждения, которое ощущала, просто находясь рядом с ним.

Мы прошли мимо фургончика с мороженым, и он угостил меня. Затем добрели до его дома, который находился по пути ко мне. Я обещала себе, что только доведу его до дома, что попрощаюсь с ним у двери и отпущу переодеваться к своей ранней смене в булочной. Но когда мы оказались на месте, я сказала: «Я бы хотела посмотреть, как ты собираешься на работу».

Мы поднялись по темной лестнице к последнему этажу захудалого общежития. Он снимал две комнаты: одну он использовал как мастерскую для рисования, а в другой – спал. У него не было ничего, кроме стола, матраса на полу, нескольких тарелок и чашек в кухонной раковине и электрической плитки, воткнутой в розетку. Стульев не наблюдалось, поэтому я просто села на мятую простыню и стала следить за тем, как он двигается по комнате, заходит в ванную, возвращается, моется в душе, переодевается, бодрый от кокаина, с незастегнутой и незаправленной рубашкой.

Он присел на кровать, положил руку мне на бедро и несколько раз провел ей вверх-вниз. Затем он поднялся, прошелся по комнате, забыв, что хотел сделать, встал на колени рядом со мной и шепнул мне в ухо: «Я сам решу, будешь ты соблюдать целибат или нет».

Глава шестая

История Пуэра

Я вернулась домой и немедленно забылась усталым сном, доведя Израэля, чмокнувшего меня на прощание, до его булочной. Мне приснилось, что я жду в аэропорту, что я хочу добраться куда-то повыше и получше. В аэропорту было людно, и я испытывала облегчение, что рядом со мной столько известных людей. Я ходила и собирала их автографы.

Потом я вдруг поняла, что забыла сумку на другом конце терминала,