чужой язык уверенно орудовал во рту, и Эмма вдруг поняла, что невольно подается навстречу Коннору, что сама не желая того, насаживается на его пальцы, и влажный жар разрастается в ней все шире и шире.

Коннор отстранился от нее – довольно усмехнулся и принялся расстегивать рубашку.

– Никогда не думал, что потеряю магию, – глухо признался он. – И что возвращать ее будет такая девушка…

Он поверил доктору Маквею. Он готов был на все, чтобы вернуть утраченное. Это пугало и злило. Усилием воли Эмма отогнала расслабленное оцепенение. Посмотрела на Коннора холодно и сухо.

– У меня нет выбора, – промолвила она. – Вы мне его не оставили, господин Осборн.

Рубашка улетела на пол. Эмма вдруг заметила, что по груди Коннора въется широкий шрам, словно его когда-то ударили ножом. Склонившись к ней, Коннор ласково погладил ее по щеке, легонько пробежался пальцами по ключицам и вдруг ущипнул за сосок – Эмма ойкнула от неожиданности и невольно запрокинула голову, напрягая спину и подставляя грудь чужим пальцам.

Ноющая тяжесть, наполнявшая ее лоно, стала еще горячее.

– Будет тебе ломаться, – негромко сказал Коннор, правая рука снова легла между ног Эммы, шлепнула, не то дразня, не то желая причинить боль. – Ты и сама меня хочешь.

Эмма дернулась в сторону – Коннор удержал, не давая ей отстраниться, и Эмма с ужасом подумала, что ей это… нравится?

– Хам, – выдохнула она, пытаясь опомниться. – Хам и насильник.

– Я хочу исцелиться, – рассмеялся Коннор, и Эмма снова испугалась, что он перестает себя контролировать, что насланное безумие снова обретает над ним власть. – Кто же виноват, что тут такое сладкое лекарство…

Он снова поцеловал ее, не исступленно и бешено, а ласково и трепетно, словно Эмма была первой, кого он целовал вообще. Эмма невольно откликнулась на его поцелуй и вдруг подумала, что надо быть честной: да, она хотела этого мужчину.

Всем девушкам говорят: у мужчин есть определенные потребности, которые надо утолять, но порядочная леди – не шлюха, чтобы искать какого-то удовольствия в долге. То, что тело и душа Эммы сейчас откликались на каждое движение Коннора, было стыдным и неправильным – но он словно разбудил ее, и Эмма с удивленной радостью понимала, что ей сейчас хорошо.

Это было похоже на что-то давнее, забытое – то, что наконец-то пробудилось в Эмме, делая ее счастливой.

Ей было одновременно очень стыдно и очень сладко.

– Перестань так трястись, – усмехнулся Коннор. – Я обещал не делать тебе больно.

Эмме захотелось рассмеяться. Царапина поперек груди запульсировала жаром.

– Да, вчера ты сдержал обещание, – напомнила она, стараясь придать голосу как можно больше язвительности. Коннор рассмеялся и признался уже серьезнее:

– Вчера это был не я. Я дрянь, но держу свое слово.

От него пахло вином и яблоками – когда Коннор толкнулся в нее, Эмма лишь раздвинула ноги шире. Жар, который бился в ней, делался нестерпимым.

Все, чего ей хотелось – принять его как можно глубже. До тумана в глазах, до боли.

Она откинулась на подушки, подаваясь ему навстречу. Все было так же, как ночью в гостинице – и все было совсем по-другому.

Неправильно и правильно.

Невыносимо.

Ощущение, что наполняло Эмму с каждым движением Коннора, было пугающим и гибельным – и она отдавалась ему, захлебываясь от того густого страстного зова, который колотился в ее висках.

– Что, если… – выдохнула Эмма, впиваясь в плечи Коннора и понимая, что еще немного, еще самую малость, и ее просто сметет штормом, – это не поможет..?

– Тогда, – откликнулся Коннор, вколачиваясь в нее с быстрой механической яростью, – попробуем еще раз…

Он отстранился от Эммы в ту минуту, когда судорога мучительного удовольствия рванула ее тело – и Эмма почувствовала, как по животу хлестнуло что-то густое и горячее. Она со вздохом обмякла на постели, пытаясь выровнять дыхание; Коннор опустился рядом и уткнулся мокрым лбом в ее плечо. Какое-то время они просто лежали рядом, обессиленные и опустошенные; потом Коннор поднялся и взял с пола лупу доктора Маквея – Эмма даже не ожидала, что он захватил ее из сада.

– Что там? – спросила она, когда Коннор навел лупу на свое запястье. Несколько минут он вглядывался в разноцветное мельтешение в стекле, а потом произнес каким-то странным, не своим голосом:

– Ты знаешь… а доктор был прав. Нити сделались плотнее.

Эмма заглянула в стекло и увидела в мешанине цветов золотые проблески. Лицо Коннора озарило, будто в нем самом в эту минуту вспыхнул свет. Он улыбнулся, снова сунул руку в волосы и рассмеялся.

– Что? – спросила Эмма.

– Никогда не думал, что потеряю магию, – признался Коннор. – И что буду возвращать ее таким приятным способом, – он помолчал и добавил уже серьезнее: – Я понимаю, что это тебя задевает. Очень глубоко задевает.

Эмма усмехнулась. Сейчас, когда пелена удовольствия рассеялась, она тоже стала серьезнее.

– Неужели? Даже не верится.

– Почему же? – Коннор вытянулся рядом с ней, заложил руки за голову. – Ты милая и романтичная барышня. А такие относятся к плотским утехам как к неизбежному злу.

Улыбка Эммы искривилась.

Что тут можно ответить?

– Впрочем, я вижу, что тебе все нравится, – заметил Коннор с бесцеремонностью светского развратника. – Что там, кстати, случилось с твоим женихом?

Эмма соскользнула с кровати и принялась одеваться. Пальцы дрожали. Платье снова придется гладить. Может, и не ходить на Йолле? Она уже видела фейери, незачем на них таращиться. Лучше остаться дома, доделать розу: вот подсушенные лепестки лежат.

– Я вам помогаю, господин Осборн, – сказала Эмма. – Так уж получилось. Будем считать, что я просто добра к несчастному. Но не лезьте в мою душу. С вас хватит моей плоти.

Коннор понимающе кивнул. Свесился с кровати, подтянул к себе брюки и, нашарив в карманах несколько купюр, небрежно бросил их на стол. Эмма обернулась, вопросительно подняла бровь.

Еще одно оскорбление?

– Там тридцать крон, – с подчеркнутой официальностью заметил Коннор. – Если вы ограничиваете наше общение своим телом, то я предпочитаю расплачиваться за него. Милостыни мне не надо.

Эмма взяла купюры. Пересчитала, разгладила – потом скомкала и швырнула Коннору в лицо.

– Мой жених… – прошептала она, понимая, что вот-вот расплачется, – соблазнил меня, получил то, что хотел, и уехал. Ославил меня на весь Дартмун. Это