— Вот уж чего не умею — так это деньги копить, — улыбнулась я, — воспитывала меня в основном бабушка. Она-то и внушила, что приличной девушке не пристало задумываться о такой мелочи, как деньги. Обо всем позаботится мужчина. А мое дело — трудиться, честно, кропотливо и до седьмого пота. Моя бабушка балериной была.

— Едва ли ты являешься приличной девушкой в бабушкином понимании, — прищурился он, — извини, Глашенька, одолжить не могу. Принцип у меня такой — в долг никогда не давать.

От удивления у меня дар речи пропал — тогда я еще не привыкла к арбатским законам выживания. Здесь отчего-то считалось, что сумма, отданная в долг, является чем-то призрачным и почти нереальным, как клад, который ищешь по карте, — вроде бы известно его точное местоположение, однако всегда есть риск напороться на «обманку» или вообще получить топором по голове аккурат над заветным сундуком.

В тот понедельник я проснулась в полдень и, неохотно возвращаясь из вязкого сна в жалящую проливным дождем реальность, осознала, что деньги кончились. Вообще.

Босыми ногами прошлепала к окну и чуть не разрыдалась от безысходности. Дождь. Не просто противная морось, а настоящий дождь стеной, миллионами назойливых кулачков гулко барабанящий по крышам, с мерзким хлюпаньем десантирующийся в лужи, загоняющий редких прохожих под козырьки кафе.

Для кого-то дождь — это просто плохая погода и невозможность выйти на улицу в бархатных туфлях. Для меня, уличной художницы, дождь — это катастрофа в миниатюре, означающая, что работа моя накрылась медным тазом. А значит, что на деньги рассчитывать не приходится.

Метнувшись к холодильнику, я в очередной раз удостоверилась в справедливости поговорки о беде, которая не приходит одна. Стратегических запасов не было — в дверце скучала полусъеденная банка шпрот с безнадежно истекшим сроком годности. Можно было бы, конечно, попросить у Ленки или Марины, но… Лена, поджав перламутровые губки, скажет, что не мешало бы мне познакомиться с одним из приятелей ее свиноподобного Пупсика, который одарит меня мехами и изысканными винами и до истерики замучает слюнявыми потными поцелуями… А Марине и самой деньги достаются так непросто, что совесть моя, огненным шаром выныривая из марианской впадины подсознания, больно пульсирует в висках, стыдя: «Что же ты творишь, дурища? Сама все потратила, сама теперь и расхлебывай!»

И тогда я решила, что мне ничего не остается, кроме как, проигнорировав погоду, выйти на Арбат. Безумие, конечно. Зато конкуренции никакой.

Вместе с мольбертом и стульями я прихватила раскидистый пляжный зонтик. Обмотаю верхушку полиэтиленовыми пакетами — эстетики никакой, зато капли будут мерно стучать по импровизированной крыше, и возможно, сия обстановка покажется какому-нибудь чудаку романтичной.

И он заплатит сто рублей (в честь дождя я решила работать со скидками) за портрет.

Арбатские знакомые, повстречавшиеся на моем пути, смотрели на меня странно и крутили указательным пальцем у виска. В такую погоду даже продавцы сувениров предпочли остаться дома — навара никакого, зато хлопот выше крыши. Даже пьющей, как боцман в отставке, гадалки тети Зины, которой обычно на метеоусловия с высокой колокольни плевать, так как реальность она воспринимала сквозь призму повышающегося градуса, и той видно не было.

Бодро прошлепав смешными зелеными калошами по лужам, я устроилась на относительно сухом пятачке, поставила стулья, раскинула зонтик, написала на кусочке картонной коробки «Лучшие портреты получаются, когда идет дождь. Всего 100 рублей — и у вас будет память на всю жизнь». Зябко закуталась в старенький свитер в катышках и принялась скучать.

— Ну и долго мне ждать? — Резкий голос вернул меня в реальность.

Несколько раз моргнув, чтобы сфокусировать затуманенный размышлениями взгляд, я увидела перед собой молодого загорелого брюнета в камуфляжных штанах и кожаном пиджаке. Оказывается, воспользовавшись моей рассеянностью, он уселся под зонтик, на предназначенный для потенциальных клиентов стул.

Мои брови сдвинулись к переносице. Я не первый день работаю на Арбате, и что-то подсказывает мне: такие типы обычно не обращаются к услугам случайных художниц. Слишком уж претенциозный был у него вид. Ухоженные руки (я всегда первым делом смотрю на руки мужчины — привычка с детства), стрижка явно от дорогого стилиста и этот насыщенный загар, не вписывающийся в дождливое и жиденькое московское лето. Темные очки… Ну скажите на милость, зачем носить темные очки в такую погоду?!

Что ему от меня надо? Будь это какой-нибудь маргинал вроде Готического Придурка, я бы решила, что человек рассчитывает на мое гостеприимство, чтобы дождь переждать. Но мужчина, рассматривающий меня с выжидательной улыбкой, выглядел как человек, который вполне может убить время в более приятном месте, нежели сомнительная сухость обмотанного пакетами тряпичного зонта.

— Что вы хотите? — устало вздохнула я.

— Не слишком-то вы вежливы к клиентам, — ухмыльнулся он, — а я, может быть, портрет хочу. Справитесь?

— Если заплатите.

Он порылся в кармане и помахал у меня перед носом мятой пятисотрублевкой. Несмотря на острую необходимость в деньгах, я не торопилась радостно хвататься за грифель. Напрягало отсутствие мотивации — хоть режьте, я не могла понять, что ему понадобилось от такой девушки, как я. И некое внутреннее чутье, которое меня обманывало редко.

— У меня нет сдачи, — наконец развела руками я.

— Сдачи не нужно. Вы оцениваете свой труд слишком дешево. Сто рублей за портрет — это же смешно.

— Такова цена, — с непроницаемым лицом сказала я, чувствуя себя при этом полной идиоткой.

Он рассматривал меня — внимательно, с любопытством, не спеша. А куда спешить, если мы отгорожены от всего остального мира плотной стеной дождя? Я терпеливо ждала, что будет дальше. Может быть, какая-то новая разновидность рэкета? «Свободный художник», решивший содрать свой куш с наивной девушки, выбравшейся на работу в глухой дождь? Или банальный приставала? Хотя нет, едва ли им мог руководить межполовой интерес. Мужчин его типа не волнуют девушки вроде меня. Загорелые брюнеты в модных пиджаках предпочитают концентрировать эротические усилия на волооких кошечках с золотыми волосами до пят и упакованной в кружево грудью.

— Похоже, деньги тебе совсем не нужны, — наконец со вздохом сказал он. — Глаша, ну неужели ты меня не узнаешь?

Я удивленно вскинула глаза — всегда считала, что у меня фотографическая память на лица, а тут… И тогда он снял очки. Его улыбка была такой знакомой. И эти глаза — карие, в желтых крапинках. Да это же…

— Данила! — обрадовалась я. — Данила Донецкий! Сколько лет, сколько зим!

— Вот именно. А ты напряглась.

— Я не…

— Да ладно, я тебя насквозь вижу. Слишком долго за тобой в свое время наблюдал, чтобы изучить мельчайшие особенности твоей мимики.

Я смутилась:

— Мы не так уж много общались…